ВЛАДИМИР СИНЕНКО - ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ

Покинул я дачу в полуночь по причине бесполезности наблюдения и своего сонного состояния, которое было вызвано сильным храпом «Хлястика», начавшимся в 11 ч. 18 м. За время пребывания «Хлястика» дома его никто не посещал, как равно никто и не выходил из помещения вон, о чем и доношу Вашему Высокоблагородию. Наблюдательный, агент Евлампий Шкреба».

Читая идиотские донесения Бородавки, поручик Еремин хватался за голову. Где взять сыщиков поумнее? Слежка ничего не дает. Кто же хитрит и обманывает? Господин Хлястиков — предполагаемый Виктор — или «Бровастый»—сообщник революционеров, ныне работающий на охранку?

Желая сорвать на ком-нибудь свою злость, поручик настрочил градоначальнику донос на тестомеса Петруся. Изложив его «зловредные» действия, он добавил:

...поэтому, признавая дальнейшее пребывание в Николаеве Петра Залыгина особо опасным для общественного спокойствия и принимая во внимание ущерб, который оное лицо наносит делу политического розыска своим дерзким указанием разной публике наблюдательных агентов и угрозами по их адресу, имею честь просить Ваше Превосходительство, не признается ли возможным теперь же арестовать рабочего Петра Залыгина, выдержать его под стражей по ст. 21 Положения об усилении охраны, а затем выслать в одну из внутренних губерний империи.

С утра до поздней ночи Федор не мог избавиться от Бородавки. Кажется, придется нырять в подполье... Неужели господину Еремину стало известно нечто важное?

Сперва шпик, как полагалось, держался подальше от «Хлястика». Но вскоре обнаглел и уже не прятался. Поднадзорный — парень проворный, не ровен час — упустишь! А с кого вычтут за пропажу подпольщика? С Евлампия Шкребы, хоть жалованье и без того мизерное.

Федор так привык к непременному спутнику, что если не замечал поблизости кривоногого филера, то ему будто чего-то не хватало. Надо же такое! И все же он пытался урезонить шпика:

— Ну что ты, Шкреба, прилип ко мне? Некрасиво. Отлично знаешь — я человек благонамеренный.

Филер отмалчивался.

— Послушай, Бородавка, — сказал однажды Федор, присев на скамейку у калитки дачи. — Допустим, я тот, за кого вы ошибочно меня принимаете... Но ведь меня надо еще застукать с поличным! Так вот — напрасный труд. Не трать времени, отвяжись.

Тусклые глаза шпика, устало подпиравшего плечом ближнюю акацию, вдруг живо блеснули:

— Ага, знаешь, что я Шкреба и Бородавка! Откуда? Вот и раскрылся, слава те господи! Лучше добровольно заявись в полицию.

— Ну и дурак, — равнодушно зевнул Федор. — Кличка твоя известна всему Николаеву. Все знают, чем занимаешься. Тоже мне ремесло! Возвратись-ка лучше на завод. Неужто окаянные сребреники не жгут тебе руки?

Шкреба уныло переминался с ноги на ногу. Проклятый ревматизм! Но агента охранки, как и волка, ноги кормят.

— Нет, Бородавка, — гадливо отвернулся Федор, — ты настоящее крапивное семя, выкормыш полиции. Зачем живешь, коптишь небо?

Шпик снова молчит и продолжает упрямо следовать за «Хлястиком». А тот, молодой и выносливый, за день исхаживает десятки верст. Выбирает концы подлиннее, а дорогу похуже и к вечеру вконец изматывает филера. Бородавка готов разуться и бежать босиком.

— Вот божье наказание... Не на Погорелов ли хутор собираешься? тоскливо бормочет Шкреба, плетясь за Федором.

— Угадал, злорадствует тот. — А оттуда по наплавному мосту в гавань Попову Балку. Там ведь грузят зерном заграничные суда?

— Там. Ну и взял бы извозчика! И я бы...

— Извозчика? — ухмыляется Федор. — У тебя деньги казенные и подлые, а у меня трудовые, честные.

Шпик изнемогал от злости и усталости.

— На кой тебе эта гавань, что там делать?

Федор на ходу вытаскивает из кармана местную газету и читает:

— Вот... «Объявляются торги на отдачу в содержание буксирной переправы. С кондициями по этому предмету можно ознакомиться у корабельного смотрителя таможенного округа в присутственные дни».

— Врешь ведь... Сказал бы правду: из Марселя на греческом судне «Анисия» прибыла нелегальная литература. Не втирай очки!

Сергеев понял: охранка знает о нем больше, чем он предполагал. Надо уходить в подполье, пока не поздно.

Лишь ночью, когда Федор уходит в рабочие кварталы, обессиленный Бородавка отстает. Даже вооруженные чины полиции боятся показываться в Слободке. Ухлопают, и концы в воду — река- то рядом! Чертов «Хлястик»!.. Пусть бы и впрямь уехал. Хоть ноги отдохнут.

Вскоре, посоветовавшись с угрюмым Чигриным, Сергеев действительно «уехал» из Николаева. Расплачиваясь с дворником, он сетовал на постигшие его здесь неудачи и поздно вечером сел на пароход «Орион», курсировавший меж Одессой и Херсоном.

Увидев на дебаркадере провожавшего его Шкребу, Федор подмигнул и прошел в свою каюту. Рано радуешься, крапивное семя! Конечно, на пароходе его сопровождает другой шпик — он-то и передаст подпольщика из рук в руки губернскому филеру в Херсоне. Но Федор с Чигриным и Уховым предпринял необходимые контрмеры.

Когда сходни загрохотали на первой от Николаева пристани — у Богоявленского посада, селения рыбаков, — Федор, в поварском фартуке, с белым колпаком на голове, с пустым ведром в руке, вихрем промчался мимо прикорнувшего на диване филера. Выскочив как угорелый на палубу, он отстранил от трапа помощника капитана:

— Позвольте, позвольте, сударь! Успеть бы добыть для их сиятельства живую стерлядку.

— Поторапливайся, куховар! — бросил ему вдогонку помощник. Вот и знай, что на их пароходе совершает вояж какой-то граф! А ресторанные ловкачи уже пронюхали.

Федор трясся в бричке по кочковатой дороге на Николаев. Рядом с ним Ухов помирал со смеху:

— Ловко мы их, лопухов зеленых, обстряпали! В Херсоне утром хватятся — ан птички-то нет.

Недели три Федор отращивал в домике Шалимова бородку. Борисов и Котелевец не знали о возвращении Виктора в город. Охранка тоже за эти дни успокоится, вычеркнет его из списка поднадзорных.

В один из дней Федор вышел на улицу, одетый грузчиком. Смешливая Тоня охнула изумленно:

— Товарищ Виктор, вас нипочем не узнать!..

Выступив утром перед забастовщиками с элеватора, а после обеда — на мукомольне Уманского, Федор сильно проголодался. Долго выбирал в портовой харчевне еду подешевле и посытнее.

— Значит, так, — сказал он половому. — Щи рубленые и тащи-ка «царские котлеты» из собачьей радости да хлеба побольше.

Половой скрылся на кухне, а Федор поднял глаза от замысловатого меню и... остолбенел.

Из-за соседнего столика на него иронически посматривал Шкреба.

Ни один мускул на лице Сергеева не дрогнул. Отведя от филера глаза, он принялся изучать буфетную стойку с разноцветными бутылками, пухлых амуров на потолке. В первый же день провал!