Георгий Березко - Знамя на холме (Командир дивизии)

— Какой конь! — воскликнул огорченный Зуев.

Богданов повернулся к адъютанту.

— По болоту скакал! По болоту!.. Столетова расстреляю! — крикнул он с яростью.

Только теперь Тарелкин и Зуев увидели, что Султан прошел больше сотни метров над трясиной. Он увяз и погиб там, не выбравшись на грунт. Но что не удалось Султану, могли, вероятно, сделать люди.

— И правда… — пробормотал Тарелкин, изумленно глядя на Богданова.

Перехватив этот взгляд, Зуев посмотрел на комдива с такой гордостью за него, какая в семье окружает старшего брата. Им восхищается самый младший, утоляя, таким образом, собственное честолюбие. «Полковник все может, — говорило лицо адъютанта, — недаром он мой комдив».

— Найти мне Беляеву! — приказал Богданов.

Он подумал, что разведчица должна была пробираться из немецкого тыла через березняк на болоте. И, раздосадованный тем, что не сообразил этого раньше, Богданов добавил:

— Немедленно!

Зуев ловко сполз по лестнице и выглянул во двор. Темно-серая туча быстро поднималась в конце деревни, клубясь и поворачиваясь. Горели подожженные избы. Адъютант невольно посмотрел вверх. Подбитый бомбардировщик отваливал от деревни, унося за собой длинный дымный хвост.

— Есть! — радостно взвыл Зуев.

В голове машины поблескивало белое пламя, и самолет был похож на комету. Адъютант остановился посреди двора и в восторге помахал рукой. «Хейнкели» один за другим беспорядочно уходили в высоту. Наперерез по восходящим кривым шла на предельных скоростях пятерка советских истребителей. Бой в воздухе как бы относило ветром в сторону и вверх. «Хейнкели» растворились в небе, и по их следу исчезали в облачном океане истребители. Вдруг из облаков вывалилась расстрелянная машина. Вначале она чертила странные углы, напоминая планирующий лист бумаги, потом перевернулась и, кружась по оси, быстро упала. Зуев выбежал на улицу. Из соседних дворов показывались солдаты и торопливо шли в одном направлении — к горящим домам.

— Ну, что ж… пойдемте, — сказал Богданов и начал спускаться по лестнице. За ним со многими предосторожностями сошел вниз Тарелкин.

— Начальника артиллерии пошлите ко мне. Сейчас же! — приказал полковник.

План операции сложился теперь в его голове с замечательной легкостью. Надлежало скрытно обойти частью пехоты немецкие укрепления и атаковать их во фланг. Направление фронтального удара надо было оставить прежним и таким образом обмануть противника. Затем па главных целях следовало сосредоточить всю огневую мощь дивизии. С этим были неразрывно связаны дальнейшие соображения о перегруппировке артиллерийских средств, о продолжительности огневой подготовки, о сосредоточении в первом эшелоне всех станковых пулеметов, используемых побатарейно, об организации стрелкового огня во время атаки, о централизованном управлении минометной группой и многие другие. Все это, естественно, подсказывалось новой идеей боя, казавшейся теперь весьма нехитрой. Но, видимо, труднее всего увидеть то, что лежит слишком близко. Богданов испытывал теперь особое творческое нетерпение — неожиданные тактические выводы стремительно возникали в его голове, обгоняя друг друга и требуя немедленного осуществления. Комдиву хотелось бежать, но шел он спокойным, ровным шагом. «Не суетиться, не суетиться», мысленно сказал себе Богданов, как твердил юношей, когда размышлял над характером истинного полководца. «Спокойно… спокойно…», повторял он, идя по улице. Но разве мог догадаться об этом Тарелкин, следуя сзади и глядя на широкие плечи своего двадцатидевятилетнего комдива?

Навстречу Богданову шел Егор Маслов с шапкой в руке. Завидев полковника, ездовой шагнул в сторону, остановился и шапкой вытер вспотевшее лицо. Потом нахлобучил ее на голову и вытянулся, как в строю.

— Где Султан? — громко спросил Богданов.

— Товарищ полковник… осколком его зашибло… — начал оправдываться ездовой.

— Дорогой конь! Умница! — весело сказал комдив, проходя мимо.

Вслед ему удивленно и печально смотрел Егор. Он предпочел бы самый суровый разнос этому бессердечному невниманию.

Артиллерийскую подготовку комдив перенес на 18.00. В это же время в сумерках батальон одиннадцатого полка должен был начать фланговый марш через болото. К вечеру надлежало проделать всю необходимую перегруппировку сил и средств. Надо было также принять меры против возможной диверсии на правом крыле, хотя комдив и рассчитывал упредить врагов. Он долго работал с начальником артиллерии и тщательно проинструктировал пехотных командиров. Дважды говорил он по телефону с командармом, и генерал-лейтенант приказал усилить части Богданова двумя дивизионами «катюш».

Полковник находился на своем КП, и перед притворенной дверью в его комнату толпилось много командиров. Лица их с запавшими глазами были измучены, злы, опалены стужей. Офицеры связи быстро пересекали комнату, на ходу крича своим ездовым. Те торопливо вскакивали. Шла подготовка к новому бою, и телефонные трубки были теплыми от многих человеческих ладоней.

Зуев стоял в углу со старшим лейтенантом Горбуновым. Левая рука молодого командира лежала на марлевой повязке, свернувшейся в жгут. Совсем недавно, после памятного ночного боя, Горбунов был представлен к новому званию. Вчера он заместил павшего в атаке комбата. Явившись на КП по вызову полковника, Горбунов ожидал своей очереди. И, воспользовавшись этим, Зуев рассказывал свежему человеку о гибели Султана. Лейтенант безучастно слушал, прислонясь спиной к печке. Рана у него болела, и здоровой рукой Горбунов осторожно гладил плечо.

— «Столетова расстреляю»! — с чувством цитировал Зуев. — «Там, где конь прошел, — говорит, — там и человек продерется». — Адъютант не скупился на подробности, подсказанные восхищением.

— Ловко получилось, — вежливо отозвался Горбунов, хотя плохо понял, о чем собственно была речь. Он решил уже ложиться в медсанбат и собирался доложить об этом полковнику.

— Да, здорово, — сказал Зуев.

— Где Богданов орден получил? — спросил старший лейтенант.

— За финскую войну. Командовал полком в чине майора. Сам призыва тридцатого года. Вот это да! — И Зуев торжествующе посмотрел на Горбунова, словно достоинства комдива распространялись также и на его адъютанта.

— Я сяду, — сказал Горбунов и грузно опустился на освободившийся табурет.

Закрыв глаза, он подумал о том, как вытянется сегодня в чистой постели и уснет на целые сутки. Зуев постоял над лейтенантом и, огорчившись, молча отошел. Никто не разделял его воодушевления, что казалось удивительным и печальным.