Георгий Березко - Знамя на холме (Командир дивизии)

В избе была слышна далекая стрельба пулеметов. Одинокие мины рвались несколько ближе, но к этому здесь все привыкли. Дежурный офицер позвал Горбунова. Старший лейтенант на секунду задержался перед дверью, поправил шапку, потрогал пояс и пошел к полковнику. Зуев последовал за ним.

Шура Беляева сидела на полу, обхватив руками колени. Ей поручено было провести батальон в обход немецких позиций, и она испытывала наконец приятное успокоение. Набравшись смелости, Беляева сама едва не обратилась к полковнику, но Богданов ее предупредил. И хотя Шура так и не сказала ему ничего нового, комдив отдал желанный приказ о наступлении. «Повезло мне все-таки», думала девушка. На душе у нее было светло, как у выздоравливающего, ибо самое трудное осталось позади. Все, предстоявшее Шуре в бою, зависело уже от нее самой и поэтому казалось второстепенным.

Мимо Беляевой проходили озабоченные люди; в ком нате стоял запах талого снега и мокрой шерсти. Шура слышала резкие, требовательные голоса и загадочно улыбалась, ослабев от волнений, рисуя себе неожиданную встречу с товарищами в лесу, после того как путь к ним будет расчищен. Воображая, как все произойдет, как обмороженные люди войдут в теплые дома, как раненых повезут в медсанбат, девушка задремала.

— Поднимайсь! — услышала Шура над самым ухом.

Она открыла глаза, не понимая, почему так громко кричат. Теперь ей очень хотелось спать, и была тяжелой, будто захмелевшая, голова. Вдруг Шура вспомнила свою необыкновенную удачу и улыбнулась сквозь улетучивающийся сон. Она провела рукой по лицу и начала поправлять волосы, засовывая их под шапку Перед Шурой стояли Горбунов и Зуев.

— Беляева? — спросил старший лейтенант.

— Ага…

— Пойдемте со мной, — сказал Горбунов, внимательно разглядывая крупную темнолицую девушку.

Она еще силилась разомкнуть слипающиеся глаза, морщила лоб и поднимала брови, отчего лицо ее становилось удивленным.

— Понятно, — благодарно сказала Беляева, словно ей оказывали услугу. Она завязала под шинелью платок, подарок Степана, и торопливо застегивала крючки. Искоса Шура поглядывала на высокого молодого командира с рукой на перевязи. Ему вручена была судьба многих людей, спасение и жизнь ее товарищей.

— Дорогу хорошо знаете? — спросил Горбунов.

— Вчера только ходила…

— Ну, готовы? — сказал Горбунов и, не дождавшись ответа, пошел к выходу.

— Стой, стой! — закричал Зуев. — Ни пуха ни пера!

Горбунов остановился и молча протянул адъютанту руку.

— Ты ж хотел в медсанбат ложиться? — сказал Зуев. Он чувствовал неясную неловкость оттого, что оставался здесь.

— Сразу не успел доложить, потом неудобно было… Да ладно… — нехотя проговорил Горбунов.

Во дворе Шура столкнулась со Степаном, возвращавшимся домой. Мальчик был в стареньком, слишком просторном тулупе и в солдатской шапке, сидевшей на оттопыренных ушах.

— Уходишь? — подозрительно спросил Степан.

— Ой, какой весь розовый! — весело сказала Шура.

— Зачем уходишь?

— Я недалеко. Я по одному делу… Приду скоро! — горячо зашептала Шура.

— Врешь ты все.

— Честное слово, приду. А ты не бойся, ничего больше не бойся.

Степан потупился, словно ему неловко было слушать неправду.

— Аx, трусишка! Говорю, не бойся, — сказала Шура и, повернув к себе голову мальчика, поцеловала холодную гладкую щеку.

— До скорого свиданьица! — крикнула она, бросившись догонять ушедшего вперед Горбунова.

На бегу Шура обернулась и махнула варежкой. Степан выпростал руку из тулупа и, потирая ухо, смотрел обоим вслед. Лейтенант быстро шагал, наклонив вперед голову; девушка шла немного сзади, широко размахивая руками.

К пяти часам на командном пункте осталось немного людей. Подготовка к наступлению заканчивалась, и командиры подразделений ожидали на своих местах условных сигналов. Комиссар Машков уехал в тринадцатый полк. Начальник штаба сидел у телефона, и комдив на несколько минут был всеми покинут. В комнате уже темнело, и серый лед на окошках начинал слабо светиться Богданов поднял лицо и провел рукой по волосам. Потом не сильно стукнул ладонью по колену и сказал: «Ну, так…». Он решительно встал и прошелся по комнате, похлопывая тыльной стороной правой руки по ладони другой, как бы поторапливая кого-то. Подойдя к кушетке, он сел, и старые пружины зазвенели на разные лады. Заложив руки за голову, комдив потянулся и застыл на секунду в таком положении «Ну, так…», повторил он весело и, вскочив, направился к окну. Сгорбившись, Богданов стал очищать ногтем замерзшее стекло.

Бой еще не начался, было рано уходить отсюда, но поздно приниматься за какое-либо дело. И если Обычно Богдановым овладевало в этот час томительное, но сладостное беспокойство, он испытывал его сегодня с удвоенной силой. Оно было сродни радостному оживлению, свойственному иным людям в минуты личной опасности. Богданов уже не чувствовал усталости и не ощущал своего тела, ставшего подвижным и легким. Мысль о том, что он начнет наступление, положившись только на самого себя, вовсе не казалась пугающей. Ибо сознание ответственности, способное убить в одном случае, наполняет сердце отвагой и весельем в другом.

Не скрипнув, приоткрылась дверь, и Степан, тихо ступая, прошел в комнату. Присмотревшись и увидев комдива, он замер на месте. Полковник что-то рисовал на стекле, и хотя это занятие было понятно Степану, мальчик от удивления не шевелился. Вдруг лицо Богданова посуровело, и он вслух проговорил: «Ну, ну, поглядим…». Степан даже поискал глазами человека, к которому обращался полковник, но в комнате никого больше не было.

— Кто это? — спросил неожиданно Богданов и обернулся.

— Я это, — испуганно ответил Степан, словно уличенный в том, что видел недозволенное.

— А, Степан Тимофеевич! — весело сказал Богданов. — Топай сюда, хозяин.

Мальчик осторожно подошел, стеснительно и напряженно улыбаясь. Он все еще побаивался полковника, разговаривавшего с другими командирами громким, суровым, иногда гневным голосом. Могущество этого человека казалось восхитительным издали, но уничтожало всех, кто находился рядом.

— Как дела? — спросил Богданов, обняв мальчика и притянув его к себе.

— Ничего, — ответил Степан. Он не смел пошевелиться, хотя лицо его было прижато к холодной кобуре маузера.

— Воюем, брат, — сказал комдив. — Вот как.

Он гладил мальчика по спине, но не выпускал из-под руки. «За него воюем, — подумал полковник, — его защищаем…» С интересом, неожиданным и сильным, он сверху посмотрел на Степана. И хотя увидел только спутанные светлые волосы на круглой голове да черные пальцы в заусеницах, ухватившиеся за ремень, почувствовал внезапную нежность. Не потому, что парень понравился ему больше других детей, но потому, что он, Богданов, сражался за него.