Георгий Скребицкий - От первых проталин до первой грозы

Пауку-серебрянке вода не страшна: у него в глубине среди водорослей имеется воздушный колокол, как у настоящего водолаза. Устроен колокол очень занятно: сплетёт серебрянка тоненькую паутину в глубине среди подводных стеблей и листьев; как только паутина готова, паук начинает таскать под неё пузырьки воздуха. Когда он ныряет с поверхности в глубину, весь бывает облеплен воздухом, с виду будто серебряный шарик. Его и зовут потому серебрянкой. Так на себе и таскает паук воздушные пузырьки в глубину под свою паутину. Много-много натащит; скопятся они в один большой пузырь, разопрёт он вверх и в стороны подводную паутину, вот и получается водолазный колокол, похожий на серебряный колпачок. В своём колоколе серебрянка от врагов спасается.

На картинке у Брема такой колокол нарисован. Я его хорошо рассмотрел. А вот теперь на дне лужи никак не мог увидеть подводное жилище паука. Так и не нашёл.

- Ну что ж, посидели, посмотрели - и хватит,- сказал Михалыч.- Пора и за ловлю приниматься.

- Правильно!-обрадовался я. Поддёрнул повыше штанишки, сбросил туфли и с наслаждением залез по колено в тёплую, прогретую солнцем воду.

- Ты поводи сачком у самого дна среди растений, а весь улов тащи сюда, на бережок.

Так я и сделал: принялся водить сачком под водой, воображая, что я ловлю в океане осьминогов, крабов, акул...

В один миг весь сачок оказался полон зелёной массой подводных растений.

Я с трудом вытащил его на берег и вытряхнул всё содержимое на сухое местечко около Михалыча.

- Вот это дело! - одобрил он, надевая очки и начиная разбирать мокрые зелёные стебли.

Чего-чего только там не оказалось: и водяные жуки, и гладыши, и улитки-прудовики с длинной остроконечной, как колпачок, раковиной, и улитки-катушки с раковиной в виде туго свёрнутой трубочки, и улитки-живородки, у которых широкая часть их изогнутой раковины закрыта плоской крышечкой.

Но особенно нравились мне личинки стрекоз - серые, неповоротливые, с огромной головой и длинным толстым телом. Они походили на каких-то страшных бескрылых насекомых. Медленно передвигая ногами, они ворочались и еле-еле ползали среди массы стеблей. Вдруг в этой зелёной массе я заметил что-то белое, блестящее. "Да это рыбка, совсем крохотная. А вот и другая, и третья". Я осторожно их выбрал и выпустил обратно в водоём.

- Откуда же здесь они? - спросил я Михалыча.

- А весной, когда река разлилась, рыбы зашли сюда, икру отложили. Потом луг обсох, остались только эти озерки. Вот в них мальки из икры и вывелись.

- Как же им теперь в речку попасть?

- До будущей весны никак не попадёшь,- отвечал Михалыч.- Счастье их, если за зиму водоёмчики эти не промёрзнут до самого дна, да ещё если свежего воздуха в воде до весны хватит. Тогда по весне река опять разольётся, и вся рыбья молодь туда убежит. Только мало кому этак посчастливится, большинство либо летом в засуху, либо зимой подо льдом погибнет.

- А если я их сейчас выловлю сачком да в банке с водой отнесу в реку?

- Тогда они выживут и тебя поблагодарят, что из плена их спас,- весело ответил Михалыч.

Мы рассадили по банкам весь наш улов. Я снова залез в лужу и принялся уже за настоящую рыбную ловлю.

Всех мальков, которые мне попадались, мы бережно сажали в банку с водой. И, когда добычи накапливалось достаточно, я бежал к реке и выпускал малышей прямо в воду. Ух, как они припускались вглубь, только сверкнут, будто искорки, и уже след простыл.

Обловив одну лужу, мы с Михалычем перешли ко второй, потом к третьей. Дело шло быстро на лад.

Штаны у меня были все до нитки мокрые, но день жаркий, и Михалыч разрешил полоскаться в воде. Он Только посоветовал снять мокрую одежду и посудить её на солнышке. А чтобы все швы скорее просохли, я даже вывернул штаны наизнанку и положил на бугорок.

- Высушим всё,-сказал Михалыч,- "начальство" и не узнает про наши с тобой проделки.

Мы уже перешли к облову четвёртой лужи. Она была поглубже прежних, и вода в ней попрохладней. Я с наслаждением бродил в воде выше пояса, но рыбёшки здесь попадались гораздо реже.

- Воды много, вот они и удирают,- сказал Михалыч.- Ну-ка, попробуй черпани в зарослях у бережка.

Я черпанул, и вдруг в сачке что-то заплескалось.

Даже с берега Михалыч это увидел.

- Подними вверх, тащи, тащи на берег!-закричал он.

Я с трудом выхватил сачок из воды. Внутри его среди водорослей ворочалось что-то живое.

- Щука, щука! - не своим голосом завопил я, выскакивая на берег.

- Молодец, молодчина! - кричал Михалыч, спеша мне навстречу.- Неси от воды, а то уйдёт.

Мы отбежали от берега подальше к кустам, и там я вытряхнул прямо на траву порядочную щучку, пожалуй, не меньше фунта весом.

Вся ещё мокрая, блестящая на солнце своей зеленовато-жёлтой бисерной чешуёй, она запрыгала среди уцелевших от покоса ромашек, приминая их тонкие стебельки и белые глазастые головки.

После такой удачи нам захотелось поскорее домой. Я надел уже высохшие штаны. И мы поспешили к

в обратный путь, чтобы похвастаться своим неожиданным уловом.

Мама обрадовалась нашей удаче не меньше нас самих. Она обещала сегодня же поджарить щуку на сковородке, с картошкой, со сметаной.

- Молодцы, молодцы! - хвалила нас она и вдруг изумлённо взглянула на мои ноги.- Позвольте, а почему же у вас штаны наизнанку?

Тут я взглянул на себя и сразу всё понял. Как штаны на солнце сушились, вывернутые наизнанку, так я их впопыхах и надел.

Но мама не рассердилась, что я без её позволения раздевался и лазил в воду. Она только засмеялась, говоря:

- Хорошо, что вообще надеть не забыл.

Да и можно ли было портить мне какими-то штанами такой замечательный день, день моего настоящего торжества!

ОЗОРНИК

С тех пор как я побывал один раз с Петром Ивановичем на ловле перепелов, я стал частенько к нему заглядывать. Мне у него всё нравилось: и тенистый садик, и его крохотный домик, и он сам, всегда такой приветливый, ласковый. Даже швейная машинка, за которой он сидел большую часть дня, и та мне нравилась, но особенно потому, что, как только он принимался на ней строчить, все птицы в клетках начинали петь одна громче, задорнее другой. Ровный, ритмичный стук машинки и разноголосое пение птиц сливались в оглушающую, но на мой слух необыкновенно приятную музыку.

Когда я приходил к Петру Ивановичу, он обычно старался поскорее закончить своё шитьё, затем откладывал его в сторону и, потянувшись, вставал со своей рабочей табуретки.

- Пришёл, сынок? - ласково говорил он.- Надумал старика проведать, хорошо, что надумал,

умница.

Он ещё разок, вероятно уже в двадцатый раз, проверял, у всех ли птиц есть еда и питьё, кого следует, выпускал полетать по комнатке, а тех, кто уже слишком долго загулялся, наоборот, приглашал домой, в клетку.