Василий Смирнов - Открытие мира

- Пода-айте что-нибудь!

Дядя Костя оглядывается, что-то кричит седоку. Ребята бегут за тройкой и видят - питерщик роется по карманам. А ну как рубль отвалит?

Седок поднял руку, и на булыжник, к ногам Катьки, падает медяк, катится колесиком и подпрыгивает. Катька накрывает медяк рваной юбкой, а потом для крепости шлепается на камни.

- Делить... Чур, делить! - трещат зареченские.

Катька молчит и только водит по сторонам зелеными глазами. Они мерцают у нее, как у кошки. Рыжие вихры торчат на макушке. Худенькая, маленькая, ловкая, она не подпускает близко зареченских, царапается. Молодчина, Катька!

- Сколько? - спрашивает Шурка.

Долго не решается Катька достать денежку. Наконец, зажав ее в кулак, вытаскивает из-под юбки.

- Три-и... копе-ечки... - тоненько говорит она.

- Эх, жадюга питерская! - плюется Яшка. - А еще в котелке... По копейке на брата не выходит. Ладно, нищие пойдут - разменяем на грошики. Дай мне, Катька, а то еще потеряешь.

Ящеркой шмыгнула Катька прочь, только вихры на солнце вспыхнули.

- Растрепа, побью!

- Я сама тебя побью... искусаю и исцарапаю... Подойди-ко! - смело пищит Катька и начинает засучивать рукава материной кофты.

Ну и девчонка! В кого это она уродилась? Дядя Ося Тюкин на язык остер, а на кулаках драться, кажись, не охочий. Да и мамка ихняя не слышно, чтобы царапалась с бабами. Шурка с уважением смотрит на Катьку, на ее худые, в синяках и царапинах босые ноги, на маленькие белые руки с грязными острыми ногтями, на ее розовое подвижное лицо. И вовсе не растрепа Катька. Неправильное прозвище. Волосы у нее медные - вот и торчат проволокой.

- Давай, Катя, я подержу денежку, - предлагает Шурка.

Он говорит с ней как с равным товарищем. И Катька это понимает, перестает засучивать рукава и, пощурившись и подумав, отдает медяк. Шурка засовывает его для сохранности за щеку.

Все кончено. Не видать зареченским грошиков во веки веков. Они понимают это не хуже Шурки и больше не настаивают на дележе. Да и что им грошики? У Двухголового, поди, целковые в копилке водятся. И леденцов, пряников в отцовской лавке не оберешься. Богач! Вон как вырядился - штаны и рубаха новые, точно в праздник. Да не больно красят обновки Олега. Голова-то огурцом, и желобок посредине. Как есть Двухголовый. И Петька с Митькой ему под стать, брыластые Тихони. Эвон по второму куску ватрушки едят, а попроси - не дадут даже укусить. Жадные, в отца.

Шурка вынимает изо рта медяк, проглатывает слюну и кричит:

- Ребята, показать вам, как у Вани Духа обедают?

- Покажь, покажь! - смеются Катька и Яшка.

И Шурка показывает, как сидят за столом Тихони, глаз с отца и матери не спускают. Отец полез ложкой в блюдо - и они полезли. Отец положил ложку на стол - и они положили. И каждый раз ложки облизывают и помаленьку хлеб кусают, вот какие сытые. А ушла мать на кухню, отвернулся отец - цап со стола по куску пирога - и под рубашку.

- Окаянные, куда же пирог-то девался? - спрашивает Шурка визгливым бабьим голосом. - Вот туточка две середки лежали, анафемы!

И смиренно пищит в ответ:

- Мы не брали, маменька... Это, наверное, кошка стибрила.

Ребята с хохотом валятся на дорогу. Тихони исподлобья следят за Шуркой.

- И все врешь... И все врешь! - бормочут они, а кулаки так и сжимают.

Напоследок Шурка показывает, как вылезают Петька и Митька из-за стола, истово крестятся, кланяются до полу и в один голос тянут:

- Спаси-ибо, ма-аменька и тя-а-атенька...

Подразнив Тихонь, ребята возвращаются к воротцам. Там давно ревмя ревет, свалившись в канаву, Катькина сестренка, а Сморчков малец, пачкаясь в грязи, переползает дорогу.

- Ку-уда-а? - страшным голосом орет Колька, точь-в-точь как отец его пастух Сморчок кричит на коров. - Я тебе зада-ам!..

Шурка вспоминает о братике. Но не хочется уходить от воротец. Сейчас прокатят тройки с почтового, может, гостинцев бросят. А тут еще Двухголовый зажигательное стекло показывает, как же можно уйти! Стекло толстое, круглое, руку подставишь - так и обжигает.

- Огонь можно вздуть... всамделишный, - хвастается Двухголовый.

Он собирает в кучу сухую траву, листья, обрывки бумаги и, присев на корточки, наводит стекло. Горячий солнечный кружок падает на бумагу, суживается, становится светлой точкой. Бумага темнеет и дымится. Олег дует на нее, и огонь розовым червяком ползет по сухим стеблям и листьям.

- Еще пожар устроишь, - мрачно говорит Яшка Петух и голой пяткой тушит огонь. А у самого от зависти горят глаза. - Давай меняться? говорит он, добывая из-под изгороди связанного ниткой голубя.

- Эва, сизяк! Я сам поймаю, - презрительно кривит толстые губы Олег.

Он достает из кармана штанов пачку папирос "Дюшес", распечатывает ее и важно закуривает.

- Кто хочет? - спрашивает он, небрежно подбрасывая на ладони пачку.

Всем известно, откуда у него папиросы. Но такая неожиданная щедрость прямо-таки потрясает. Яшка нерешительно берет одну папиросу. И Колька берет, и Катька. А Шурка и пробовать боится. Раз он так наглотался дыма, что его стошнило и голова болела до вечера. Он притворяется, что очень занят рассматриванием собственных пальцев и скусыванием заусениц. Но, по правде сказать, ему просто стыдно: вот девчонка ни капельки не морщится, курит, а он не умеет.

Накурившись, Яшка возвращается к торговле.

- Да это не простой сизяк, ученый, - говорит он. - Второй год у меня живет. Пташек ловит почище ястреба и песни поет... почти что разговаривает, - врет немилосердно Яшка, подмигивая Шурке и лаская бьющегося в руках голубя.

Но Двухголового не проведешь. Все они, богачи, хитрые.

- Ну, леший с тобой, не надо стекла, - вздыхает Яшка, истощив запас выдумки. - Крендель есть? Мен на обмен, хочешь?

- Да-а... ты баранку съешь, а голубя не отдашь.

Крендель большой, румяный и только чуточку закусан. Яшка усердно крестится.

- Вот провалиться мне, отдам! Саня отдаст... На, Саня, подержи голубка.

Передавая, Яшка морщится от смеха, шепчет:

- Крендель - пополам... а сизяка выпусти.

Ясное дело, неужто грех на душу брать! Замучит Олег голубя.

Шурка незаметно распутывает нитки.

Крендель перекочевал в Яшкин карман. Олег тянется за голубем.

Можно бы притвориться, запнуться и будто ненарочно обронить голубя. Но Шурка ненавидит Двухголового за то, что он в новой рубашке, что у него зажигательное стекло, а у Шурки зажигательного стекла нет. И сапоги у Олега с голенищами, и с маленькими ребятами он никогда не нянчится, гуляет себе, как нравится. Нет, Шурка не хочет обмана. Он в открытую, на глазах у врага, подбрасывает голубя вверх. Лети, сизяк, на здоровье, да смотри под корзину больше не попадайся!

Голубь кувыркается над головой, расправляет крылья, часто-часто машет ими, точно благодарит. Вот его и не видно в синем весеннем небе. Наверное, он махнул прямиком на гумно, к своим родственникам.