Екатерина Болдинова - По-настоящему

– Не страшно, возьмёшь их с собой, – бросил Кулковский, выходя из машины. Я ещё не понимала, что это на самом деле он. Тёмные очки и кепка делали его почти неузнаваемым, а ведь я видела его только на фотографии, которую показывали родители. И всё-таки у меня возникло ощущение опасности. Не знаю, почему я бросилась бежать к подъезду. Кулковский помчался за мной. Каким-то чудом мне удалось захлопнуть дверь подъезда перед самым его носом, но в панике я никак не могла найти ключи от квартиры. Я начала звонить соседям, кричать, стучать, но никто не открывал. Кулковский вышиб плечом дверь внизу. Я помчалась наверх, он – за мной. Лестница, лестница, лестница – и ни одной живой души… Я уже готова была лезть на чердак, когда из самой последней квартиры на девятом этаже вышел высокий мужчина с огромной овчаркой.

– Помогите! За мной гонится бандит! – прошептала я. Кричать не могла – пропал голос. Такое бывает в беспорядочных ночных кошмарах – хочешь закричать, а получается только жалкий хрип.

Мужчина сориентировался моментально. Отпустил собаку. Овчарка с громким лаем кинулась на Кулковского. Тот бросился было бежать, но тщетно…

Наверное, у меня был шок, потому что я не сразу поняла, как оказалась у себя дома в окружении большого количества людей. Кулковского отвезли куда следует, и мама, примчавшись с работы, пыталась отпаивать меня чаем с травками, а папа в стотысячный раз повторял мне правила безопасности дома, на улице и в подъезде. Я не могла его слушать, но сил, чтобы встать и уйти с кухни в свою комнату, просто не было.

К вечеру всё улеглось. Я проспала полдня, потом села учить ненавистные уроки. В довершение всего я не очень вежливо разговаривала со Стёпой, когда он позвонил. Просто потому, что была на взводе, а назвать причины не могла. Ведь не рассказывать же ему, в какой обстановке мы живём…

Всё-таки я не удержалась и рассказала Стёпе о Кулковском. Точнее, он сам меня к этому вынудил. Вчера вечером мы поговорили по телефону так непонятно и неприятно, что сегодня Стёпа не мог не спросить меня о причинах такой «нелюбезности».

– Риша, я тебя чем-то обидел? – ласково спросил он по дороге в школу. Вот уже месяц, как Стёпа каждое утро ждёт меня у подъезда, чтобы дойти до школы вместе со мной.

– Почему ты так решил?

– Мы вчера с тобой очень плохо поговорили. И сегодня ты не ответила на мой поцелуй, – просто ответил он. Как всегда – ясно, логично. Иногда эта простота и логичность меня поражают – ведь мне самой нечего им противопоставить.

Я смутилась.

– Родители могли видеть нас в окно, – промямлила я.

– Нет, дело не в этом.

– Давай я тебе расскажу потом, после уроков, Стёп. Поверь, это никак с тобой не связано. Это правда наши семейные проблемы.

Стоит ли говорить, что, едва прозвенел звонок с последнего урока, Стёпа буквально подлетел ко мне, требуя немедленно собираться. До набережной мы шли молча. Стёпа обнимал меня, и от этого мне было так хорошо и уютно, что нарушать этот уют ненужными словами просто не хотелось. Видимо, Стёпа тоже это чувствовал и потому просто молча нёс мой пакет с книжками, свободной рукой продолжая крепко-крепко прижимать меня к себе.

Наконец мы пришли к нашему любимому месту – на смотровую площадку, с которой весь город, опоясанный набережной, виден как на ладони. В это время там никого не было – только несколько мам с колясками сидели на лавочках, укачивая своих карапузов.

– Риша, Ришенька, – прошептал Стёпа, зарываясь в мои волосы. По случаю необычного тепла я сняла с себя шапку и ослабила узел шарфа. – Ришка… Что случилось?

Он обнимал меня сзади, а я стояла к нему спиной, глядя на первые большие прогалины всё ещё скованной льдом реки. От неё пахло ледяной свежестью и весной. Чирикали птицы. Сияло солнце. В такой волшебный день совсем не хочется рассказывать о тёмных семейных историях.

Я повернулась к нему и обняла его за шею.

– Стёп, прости меня. Моё вчерашнее поведение никак не связано с какими-то обидами на тебя. Ты тут ни при чём.

– А кто при чём? – не унимался он.

– Зачем тебе об этом знать? Это проблема моей семьи, и она уже решена.

Я сама не верила в то, что говорила. Ага, конечно, решена. На ближайшие несколько недель. Пока из тюрьмы не выйдет какой-нибудь очередной «Кулковский».

– Мне нужно знать о тебе всё. Потому что я люблю тебя. Потому что мне больно видеть тебя такой – расстроенной, взвинченной, ощетинившейся, как маленький ёжик. Расскажи мне.

Я молчала.

– Пожалуйста!

Надо было видеть его глаза. Они умоляли. Я сдалась. И рассказала всё.

Наверное, даже больше, чем всё. Сначала о Кулковском, потом – о своей весёлой жизни, с постоянными приключениями и страшными телефонными звонками. Я говорила и говорила и никак не могла остановиться. Честное слово, дневничок, я ещё никогда никому не рассказывала столько о себе и своей семье. Даже мои Оля и Наташа не знают ничего о том, что я рассказала сегодня Стёпе. Он слушал меня внимательно, хмуря брови, обнимал, целовал мои губы, глаза и щёки…

– Прости, Риша, я и не знал, что у тебя ТАКАЯ жизнь, – серьёзно сказал он. – И я страшно зол на себя, ведь вчера я должен был быть рядом с тобой! Тогда тебе не пришлось бы спасаться бегством от этого бандита.

Я содрогнулась. Никто не знает, что мог бы сделать озверевший от жажды мести Кулковский со Стёпой.

– Не надо об этом, Стёп.

– Я не хочу тебе такой жизни, Риша.

– А чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты была спокойна и счастлива. И никогда не чувствовала страха. И я сделаю для этого всё.

У меня дыхание перехватило от его слов. Так не хотелось думать, что это обычная болтовня влюблённых, о которой забывают, когда влюблённость постепенно окрашивается в серые цвета обыденности. Я ничего не сказала в ответ. Мы стояли, обнявшись, на набережной, над нами с чириканьем пролетали какие-то весенние птахи, и я читала в его глазах, что всё сказанное – всерьёз.

Так бывает?..

Именно сегодня, там, на набережной, я впервые подумала о том, что хочу навсегда вырваться из этой полуродительской жизни, перестать бояться телефонных звонков, забыть, что на свете существует оружие, и выбросить нож и газовый баллончик из карманов пальто. И впервые поняла, что это возможно. В моей собственной, отдельной жизни.

Битый час печатала тексты маминых судебных решений. Под её диктовку. У неё заболела помощница, а дел, как всегда, много, и печатать, как всегда, некому. Я наловчилась печатать быстро и без ошибок и уже не раз помогала родителям. В сотый раз намекнула маме, что на компьютере мы сделали бы всё намного быстрее. Мама поверила и вдохновилась.