Екатерина Болдинова - По-настоящему

Я рассказала Оле о своём плане двойного поступления. Естественно, предварительно взяв с неё слово молчать об этом. Оля обещала. И ещё обещала «прикрывать» меня. Ведь теперь мы вместе будем ходить на подготовительные курсы и можем вдвоём готовиться к экзаменам. А значит, иногда я могу пользоваться классическим «я у Оли», чтобы пойти совсем в другом направлении. Например, на журфак. Или…

Нет, Марина. Даже не думай об этом.

В сущности, это ведь тоже не совсем праздник. Это ДАТА. Большая ДАТА большой страны. Как там в песне? «Это радость со слезами на глазах». Слишком уж много боли, слёз и потерь за этим стоит. Наверное, нет ни одной семьи, которой бы не коснулась война.

Сегодня целый день вспоминаю своего дедушку. Он умер, когда я была совсем маленькой, и я плохо помню его лицо – только старые фотографии в семейном альбоме не дают забыть смутно-знакомые и такие родные черты. Он воевал. Ушёл на фронт добровольцем прямо 22 июня 1941 года. А в 1944-м попал в плен.

Вопреки всему и всем, он выжил. Сбежал. Искал свой отряд, своих, чтобы и дальше «бить фашистских гадов». А его отправили в тюрьму, судили как предателя, приговорили было к расстрелу, но смилостивились – ведь он же всё-таки сбежал! Обвинили в шпионаже. Сослали в Сибирь. И здесь уже в 1948-м «отпустили». Он был свободен в пределах области и никогда уже не покидал Сибирска. Его реабилитировали только в 1985 году. Но, несмотря ни на что, День Победы был главным его праздником до самой смерти…

Весь день мы со Стёпкой гуляли по городу. Ходили по набережной, к Вечному огню… Стёпка купил целую охапку гвоздик, и мы дарили по цветочку каждому встреченному ветерану… Встретили Наташу с родителями и сестрой, Олю, которая явно куда-то торопилась, потом Димку, который бежал в ту же сторону, что и Оля…

Мы пили кофе в летнем кафе у фонтана, причём Стёпа умудрился пролить первую чашку прямо на мои «леопардовые» брюки. Надо было видеть, как он сокрушался. А мне, как в сказке Астрид Линдгрен, было сначала «тепло и мокро, а потом – холодно и всё так же мокро». [6]И почему-то – весело…

Родители ушли в гости, и вечером, когда я вернулась, квартира просто звенела тишиной… Я махала Стёпе из окна и боролась с острым желанием позвать его к себе… Собственно, я уже собиралась лезть к форточке, чтобы крикнуть: «Зайди!» – когда зазвонил телефон. Звонил Максим. Я так и не поняла, что ему было нужно, – он долго что-то говорил насчёт праздника, насчёт нашего выступления на Последнем звонке, экзаменов… Потом, словно спохватившись, извинился и положил трубку.

Странные они, эти мальчишки…

Готовлюсь к экзаменам. Готовлюсь к проведению последнего звонка. Вместе с Олей, Юлькой и ещё двумя девочками из нашего класса рисуем нашу последнюю школьную стенгазету. Стёпа написал стихи о последнем звонке, он будет читать их на праздничном концерте.

А у меня вдохновение пропало. Я не могу писать, не могу ни о чём думать, кроме того, что осталось чуть больше месяца – и он уедет. Каждый вечер мы ходим гулять на набережную, стоим, обнявшись и глядя на мутную воду… Потом Стёпа провожает меня до дома, и я до двух часов ночи готовлюсь к урокам, экзаменам и занятиям с репетитором. А потом ещё час читаю литературу по списку, к вступительному экзамену на журфак. Когда я собрала на столе все нужные для поступления книги, крышка его угрожающе прогнулась и затрещала. Это несколько полок родительской библиотеки. Так что два месяца я точно буду вставать в шесть утра и ложиться не раньше двух часов ночи… Только так можно найти время на учёбу, подготовку к экзаменам и совсем-совсем немного на любовь…

И ещё – на кусочек жизни в линованной тетрадке…

Олег попросил мой телефон. Я удивилась. Зачем ему? «Ну вдруг я не приду на занятие – а так хоть у тебя конспект возьму. Чтобы быть в теме», – мотивировал он. Я поколебалась, но телефон всё-таки записала. В итоге Олег позвонил мне уже сегодня вечером. Разговор этот вылился в получасовое перешучивание. И в сердитый голос Стёпы ещё через полчаса: «Я звоню-звоню, а у тебя занято… Всё с Наташей или Олей болтаешь, Ришка?»

И я почему-то почувствовала себя… предательницей?

А в самом деле почему? Я не должна теперь ни с кем общаться? Но ведь Олег не знает, что я уже невеста. Впрочем, ему можно об этом сказать. Если я почувствую, что он хочет общаться со мной не только в дружеском ключе. Мне приятно внимание Олега, мне интересно с ним разговаривать, но не более. Потому что он – не Стёпа.

И ещё. Дима пригласил Олю в кино. Оля сама мне об этом сказала.

– Ты не сердишься? – спросила она. Как будто у меня есть право на неё сердиться!

– Нет, – удивилась я. – А должна?

– Не знаю, – улыбнулась Оля. Она стала больше улыбаться и впервые выглядит если не счастливой, то хотя бы весёлой. Я имею в виду, после смерти Дика. Прошло… почти три месяца.

– Мы со Стёпой видели вас как-то на набережной, – сказала я.

– Да, мы один раз ходили туда прогуляться. Дима очень хорошо понимает меня, ведь он потерял Машу. Он заставляет меня улыбаться, представляешь?

– Да, он может. Он всегда очень красиво ухаживал за девушками.

Зачем я это сказала?

Оля густо покраснела, у неё на глаза навернулись слезы.

– Мы просто дружим, общаемся, понимаешь? Никто ни за кем не ухаживает, – почти крикнула она и выскочила из класса.

Уже вечером, когда брат наконец появился дома (после работы и кино), я не без хитрой гримасы спросила его, как прошёл вечер.

– Ходили с Олей в кино, – ответил он.

– Хороший фильм?

– Так себе.

– Тебе нравится Оля? – вдруг выпалила я.

– Она славная, – честно сказал брат. – Но я не отношусь к ней… как к девушке. Мы просто дружим. Она ещё помнит Дика, я не забыл Машу. И никогда не забуду, наверное.

– По вас этого не скажешь, – бухнула я. Такими глупыми казались все эти красивые слова о Маше, о Дике, о дружбе… Я же вижу, Оля ему нравится. Почему нельзя признаться в этом хотя бы себе самому?

– Не надо так, Риша. Не будь жестокой. Ты не понимаешь, как это больно, – сказал он и вышел из комнаты. Я осталась сидеть за своим столом перед открытым учебником английского. И тихо злиться на брата.

Самое интересное, что я сама не до конца понимаю, почему так сержусь на него. Меня злит даже не то, что он пытается ухаживать за моей подругой, а то, что он не хочет в этом признаваться. Да, ему тяжело вспоминать о Маше, всё-таки не прошло ещё и года с того страшного октябрьского дня. Но за эти шесть с половиной месяцев случилось столько всего, что этот год можно смело засчитать за три обычных. И меня бесит, что Дима и Оля не хотят признать очевидной вещи: их тянет друг к другу, им хорошо вместе… Им обоим нужно почувствовать вкус, цвет и запах любви, а они, как слепые, хотят заменить это яркое чувство какой-то суррогатной дружбой…