Иван Багмут - Записки солдата

Директор смутился и проговорил:

— Пожалуйста! Я очень рад…

Но профессор, видно, не слушал его.

— Вы понимаете, какие открываются перспективы? Если эксперимент удастся, мы получим колоссальное стадо иммунных карпов. — Профессор посмотрел на усатого Федора Тарасовича и, по привычке все объяснять, продолжал: — Карп, перенесший краснуху, вторично не заболеет этой болезнью. У него иммунитет! Больше того, потомство такого карпа также иммунно. Если хотя бы десятая часть нашего молодняка выздоровеет, мы получим огромный племенной косяк стойких к краснухе карпов. Мы пошлем мальков от этих карпов во все пруды Советского Союза и заселим все пруды рыбой, не боящейся страшной болезни. За работу! За работу, дорогой Костя!

Глубоко тронутый речью профессора, я стал аплодировать, однако меня не поддержали.

— Начнем с ванны, — уже спокойнее попросил профессор.

— Ванну профессору! — приказал Костя.

— Сумасшедшие! — воскликнул я. — Сейчас только начало апреля! Вы простудите нашего профессора!

Но на меня снова не обратили внимания, и рабочие принялись наливать воду в большой брезентовый чан.

Тогда я подбежал к профессору и стал уговаривать его не делать глупостей, но он даже не взглянул на меня, наблюдая, как растворяют в чане соль. Дома профессор купался в ванне без соли. Зачем же ему здесь понадобилась соль? Этот вопрос заставил меня задуматься, и я, успокоившись, решил ждать. Как все же многогранна и разнообразна жизнь! Я живу на свете уже два года и почти каждый день натыкаюсь на какую-нибудь неожиданность. Зачем соль?

Удивлению моему не было пределов, когда в ванну вместо профессора посадили… карпов! Купали рыбу!

— Позвольте! — воскликнул я. — Ведь она и так все время в воде. Зачем же ее купать?

Однако рыбаки, словно не слыша моих криков, бросали в сделанные из сети носилки молодых и взрослых карпов. Потом носилки опускали в бадью и, поболтав там рыбу, вытаскивали ее, полоскали, высыпали в цистерну с надписью «Живорыбная» и принимались купать новую партию. Когда вода загрязнялась, ее осторожно выливали.

Почему осторожно? Это меня тоже интересовало. Ага! Вот оно что! На дне чана, когда вылили из него воду, кое-что осталось. Это были пиявки и еще какие-то отвратительные создания, которых профессор назвал рыбьими вшами. Оказывается, эти паразиты, присосавшись к карпам, пили их кровь. В соленой воде они отваливались от рыбы и теперь шевелились, подымая свои противные щупальца.

На меня иногда нападали блохи, и я знаю, как неприятно, когда из тебя сосут кровь. Но я мог поймать блоху или, по крайней мере, почесаться, если она укусит! А у бедняг карпов нет ни лап, ни рук, ни когтей, ни зубов. Они не могут не только прогнать паразита, но даже почесаться!

Рабочие снова наполнили бадью водой, растворили соль, выкупали новую партию рыбы — и так, пока не опорожнили весь невод. Выкупанную рыбу цистерна отвозила в другие пруды, больших карпов — в рассадные, мальков — в море, а больных — в канал.

Солнце уже поднялось высоко и здорово припекало. А у нас все по-прежнему: вытаскивали невод, отделяли рыбу здоровую от больной, давали больным карпам левомицетин, купали, развозили по прудам или отвозили в море. Мне захотелось спать.

Я уже расположился было на куртке профессора, которую он снял, когда стало жарко, как вдруг на запруде, отделявшей пруд от канала, появился незнакомец.

— Что вам здесь надо? — строго спросил у него директор хозяйства.

— А разве здесь запрещено ходить? — нагло ответил тот.

Да, ходить здесь не запрещалось, и наш директор только неприязненно бросил:

— А чего ходить?..

— Посмотреть…

Незнакомец жадно посматривал на рыбу, которая сверкала на солнце золотистой чешуей, трепетала в неводе или вдруг подскакивала на полметра над чаном. Это был подозрительный тип, и я вполне разделял неприязнь к нему нашего директора.

Внезапно глаза незнакомца широко раскрылись. Я проследил за его взглядом и увидел, что он устремлен на Петровича. Тот невзначай поднял на него глаза, с минуту смотрел не отрываясь и вдруг, побледнев, опустил голову. Незнакомец чуть улыбнулся и отвел взгляд в сторону.

«Эге! — сказал я себе. — Тут что-то есть!»

Крики восторга отвлекли мое внимание от незнакомца. Я бросился к неводу и остолбенел. В сачке барахтался гигантский карп. Я не знаю, с чем можно сравнить этого великана: просто я еще очень мало видел, как и каждый, кто провел почти всю жизнь в четырех стенах городской квартиры.

— Вот это карп!

— Не карп, а целый кабан!

— Акула!

— Теленок!

Эти выкрики раздавались со всех сторон, и мои представления о мире расширились. Я ведь никогда не видел ни кабана, ни акулы, ни теленка. Теперь я мог себе представить, что они величиной с этого громадного карпа.

Рыбину взвесили, выкупали и посадили в отдельный садок. Я случайно обернулся к незнакомцу. Он не сводил глаз с карпа, а услыхав, что рыбина весит шестнадцать кило, так и заплясал на месте. «Эге», — снова сказал я себе и на всякий случай подошел к нему поближе, чтобы понюхать и запомнить его запах. Как я после хвалил себя за эту предусмотрительность!

Незнакомец то и дело поглядывал на Петренко, а тот прятал глаза и все мрачнел да мрачнел. Теперь я был уверен: они знают друг друга и связаны какой-то тайной. Вдруг я вспомнил, как еще при встрече с Петровичем заподозрил, что этот тип скрывает что-то. Из своего скудного жизненного опыта я вынес убеждение, что скрывают люди чаще всего дурное, и в этом они очень похожи на котов, которые, нашкодив, прячутся или делают вид, будто напроказничали не они. Быть может, это нескромно, однако могу заявить, что лично я всегда честно признаюсь в своих проступках. В конце концов, гораздо легче однажды перенести заслуженное наказание, чем мучиться, в страхе ожидая, когда тебя разоблачат и накажут вдвойне — и за проступок, и за утайку его.

С такими мыслями я сидел на профессорской куртке и внимательно следил за незнакомцем. Наконец он поймал взгляд Петровича и, подмигнув ему, пошел прочь. Петрович не мог сразу отлучиться и только косился в ту сторону, куда ушел незнакомец. От волнения мне не сиделось на месте. Зачем незнакомец звал Петровича? Что скрывает в своей черной душе (а я был уверен, что душа у него черная) Петрович?

— Что с ним? — обеспокоилась жена директора, увидев, что глаза у меня позеленели, а хвост заметался.

Переполненный тревожными предчувствиями, я забыл о вежливости, о том, как эта женщина гостеприимно принимала нас с профессором у себя дома, и так зашипел на нее, так встопорщился, что она испуганно отпрыгнула.

— Он взбесился! — крикнул Петрович. — Убить его надо сейчас же!