Владимир Васильев - Педагогический арбуз

Владимир Петрович Васильев

ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ

АРБУЗ

Маленькая повесть

Повесть "С тобой все ясно" рассказывает о коротком периоде жизни девятиклассника - от осени до весны. Но когда герою в начале повести пятнадцать "с хвостиком", а в конце - почти семнадцать, для него этот период огромен и очень ваисен. Ведь это возраст выбора, возраст раздумий и решений_ которые иной раз определяют всю последующую жизнь. В книгу включена и ранее публиковавшаяся повесть в. Васильева "Педагогический арбуз". Обе повести объединены общей темой возмужания подростка.

ЛИХА БЕДА НАЧАЛО

В год, когда я закончил десятилетку, особой моды на вузы не было. Половина моих однокашников укатила на целину и стройки Сибири. В городе остались немногие. Золотой медалист Коля Дальский вместе с мамой оплакивал свой провал в юридический. Мы ему не сочувствовали. Поплачь, Коля. Но думали: одним плохим судьей будет меньше. В пятом классе нам впервые объяснили, как называется нехороший мальчик, который думает только о себе. С тех пор прошло много времени, но Коля так и остался эгоистом.

Некоторые девчонки пошли на завод, одна - замуж, а две поступили в кулинарный техникум. Мне же надо было "кормить семью".

Когда я впервые услышал эти слова, мне стало очень весело. Я представил, что за столом сидят мама и Варька, а я подношу ложку с супом то одной, то Другой.

А вообще-то было не до смеха. Я ведь единственный мужчина в доме. Хозяин. Значит, надо кормить семью.

Что ж, все правильно.

Только где работать? В школе мне говорили, что я непоседа, но очень способный. Способный непоседа...

Гм! Но на что я способен? Как это узнать?

Времени размышлять не было, и я ухватился за первое, что пришло в голову: поехал вожатым в пионерский лагерь. У меня разряд по шахматам и футболу, пятерка (правда, единственная) по литературе. Кроме того, хорошая память.

Когда в райкоме комсомола спросили, имею ли опыт, я сразу вспомнил школу и сказал: "А как же!"

Это был печальный опыт. Я все обещал сводить своих пятиклассников в кино, но так и не собрался. А через две недели меня встретили дружным: "Дядя Гера врет без меры!" И так несколько раз.

НАЧАЛО - ЛИХА БЕДА

В первый лагерный день мы принимали детей. Воспитательница - девочек, я - мальчиков. Знакомство началось с того, что каждый из двадцати четырех мальчишек потрогал мои очки. Больше ничего интересного у вожатого не оказалось, и посыпались вопросы:

- А кино будет?

- А часто?

- А в трехдневный поход пойдем?

- А вы игры знаете?

- А сегодня на море пойдем?

Я отвечал: будет, часто, пойдем, знаю, обязательно.

Вечером я уложил их спать, только пообещав, что завтра же утром будет игра "По стрелам". Я охрип, зато понял, что двадцать четыре ручейка вместе шумят сильнее, чем една река. Мой вам поклон, дорогие мои реки!

Простите, что в бытность ручейком я журчлив был не в меру.

Утром я проснулся от звенящей тишины. В палатке никого не было. И вдруг снаружи радостно прозвенело:

- Встал!

Повторилось все вчерашнее. Вопросы падали один за другим, громоздились в громадную гору.

- Так как же с игрой? - был брошен наконец последний вопрос. Но пока они орали, я все обдумал.

- Когда я говорю, все молчат. Это первое. К старшим на "вы" обращаются - второе. И по имени-отчеству: Герасим Борисович.

- Герасим Борисович, а когда же "По стрелам"?

- Сказано: после завтрака.

Выяснилось, что еще сорок минут до подъема. Когда все снова улеглись, я популярно объяснил, что такое лагерный режим и почему его надо выполнять. А после завтрака пошел с мальчишками в ущелье играть. В самый разгар игры прибежала девочка из первого отряда и, запыхавшись, крикнула:

- Ваш сидит на скале!

Я не сразу понял, о чем она.

- Ну и пусть сидит. Не захотел идти с нами - пусть отсиживается.

Девочка отдышалась и затараторила:

- Да вы в своем уме! Он же висит между небом и землей. Прилип к скале и висит. Он же сорваться может!

Лагерь стоял на горе и обрывался к морю двухсотметровой скалой. Нас предупреждали, что место это опасное, детям туда ходить нельзя.

Через минуту я был уже на скале. Там собралось все начальство лагеря. Женщина в белом халате всхлипывала. Я перешагнул через заборчик и глянул вниз. Гдето на дне пропасти с тугим плеском глухо била волна.

Преодолевая головокружение, вцепившись в белую от буйного солнца траву, я глянул еще раз. Метрах в пятнадцати подо мной на крошечном уступе прижался к скале мальчишка. Я даже не знал его имени. Впрочем, в ту минуту я, наверное, и свое-то вспомнил бы с трудом.

Кто-то взял меня за руку и потащил назад. Это был шофер лагеря дядя Вася.

- Помоги, сынок. - В руках его я увидел старый, выпачканный дегтем канат.

- Выдержит?

- Не первый раз тягаем. Года три назад одного почти со дна вынули. И что их тянет в эту пропасть, пропади она пропадом!..

Все кончилось благополучно. Спасенный долго растирал слезы по щекам, потом объяснил:

- Я хотел... с той стороны... зайти, с тыла, чтобы не заметили. Сами же говорили: "военная хитрость"...

Начальник лагеря объявил мне строгий выговор.

В другое время я мог бы обидеться и уехать, а тут почему-то не хотелось.

Я СТАРАЮСЬ ПОУМНЕТЬ

В эту ночь я был занят серьезным делом: перестраивал свою жизнь.

"Ну нет, дудки! - думал я. Дальше в страстном внутреннем монологе появились голоса знакомых и близких. - Теперь ты будешь умней. Этого жаждут все окружающие. А они желают тебе добра. Они уверены, что ты откажешься от мальчишеского безрассудства, которое уже привело на край обрыва. Твоя святая обязанность - стать взрослым".

Но взрослеть было трудно. Я вдруг поймал себя на том, что вгрызаюсь в зеленый абрикос, отобранный днем у Иголочкина. Из темноты выплыло любопытноразочарованное лицо: "А что вы с ним будете делать?" - "Встану ночью и съем", - ответил я тогда, и все засмеялись.

Детство не уходило.

Еще вчера моим девизом были слова любимого поэта:

Надеюсь,

верую,

во веки не придет

ко мне позорное

благоразумие.

Сегодня благоразумие не казалось таким уж позорным, а вот не шло. В палатке было бело от простыней.

Я прошел по рядам и накрыл мальчишек одеялами.

Один сладко чмокнул губами: "Спасибо, мамочка!"

"Ну что ты, не стоит!" - подумал я, лег и потянул на себя постылую байку. Я лежал в палатке под храп и вскрики мальчишечьей половины своего отряда и с горечью чувствовал, что недалеко ушел от их интересов и увлечений. Когда я видел у Строгова пращу или лук, у меня текли слюнки.

ЧЕМОДАН И НАС ДВОЕ

Трамвайные дверцы, судорожно чихнув, разлетались на каждой остановке. Кондукторша просила "передних" передать плату, а "задних" проходить в вагон.