Иван Василенко - Золотые туфельки

Ляся вздохнула, перевела взгляд на Кубышку и опять вздохнула:

- Останемся, папка!..

- Ах, барышня, звездочка ясная! - Гость взял руку девушки в свои жестковатые, твердые ладони и осторожно, будто боясь сделать больно, пожал ее. - И имя у вас ласковое, никогда такого не слыхивал. Мне бы такую дочку!..

- А вас как зовут? - спросила Ляся, у которой вдруг стало тепло и спокойно на душе.

- Меня просто зовут: Герасим.

- А по отчеству?

- По отчеству - Матвеич. Да меня так мало кто величает. Товарищ Герасим и все тут.

- А я Ляся - и всё тут, - смеясь, ответила девушка. - Не надо меня барышней звать.

- Да я и сам вижу, что не то слово сказал, - в свою очередь засмеялся мужчина. - Так вы, Ляся, насчет балета не сомневайтесь. Дайте только нам сначала этим выродкам... кордебалет устроить!

ХРЕН РЕДЬКИ НЕ СЛАЩЕ

Двор кожевенного завода заставлен длинными столами. На столах, покрытых выутюженными скатертями, блестят под солнцем графины с водкой и в шеренги выстроились высокие пивные бутылки. Вдоль столов тянутся сиденья для гостей сосновые доски на врытых в землю кольях. В воздухе, уже по-осеннему холодном, приятно пахнет смолой от свежевыструганных досок. Но, когда со стороны кирпичного корпуса, в котором отмокают кожи, набегает ветерок, непривычному человеку дышать трудно. Ляся то и дело прижимает к носу платок, а Кубышка и Василек морщат нос и сплевывают. Кроме них, на скамьях пока никого: все четыреста с лишком рабочих стоят нестройной толпой в другом конце обширного двора, где под открытым небом совершается богослужение по случаю конца операционного года.

С тех пор как Герасим побывал в домике в Камышанском переулке, Василек заважничал и во всем стал подражать Кубышке. Дело не в том, что к девяти годам и двум месяцам его жизни прибавились еще три месяца, а в том, что он стал выполнять страшно тайные поручения. "Чтоб меня громом убило, чтоб мне не видать ни отца, ни матери, чтоб подо мной земля провалилась!" - божился он самой страшной божбой, что нигде, никому и ни за какие леденцы не выдаст тайны.

Время от времени он отправлялся на рынок и становился там перед одноногим, который каждый день собирался поехать в Ростов на операцию. "Мальчик, купи тетрадку, - говорил калека. - Я дешево продам". И Василек с тетрадкой в кармане мчался домой.

В синей обложке тетрадки был всего один листик, да тот исписанный. Кубышка внимательно прочитывал о, сжигал и пепел выбрасывал за окошко. Но Василек уже заметил, что после каждого такого листка в кукольном представлении появлялись или новые слова, или даже новые куклы. Вот и на этот раз: только два дня назад Василек принес Кубышке тетрадку, а в сундучке у Кубышки уже новая кукла черный жирный кот. И от ожидания, что еще покажет лысый волшебник, у Василька сладко замирает душа.

- Ныне, и присно, и во веки веко-ов! - тянет старческим жидким тенорком усохший священник, облаченный в искрящуюся на солнце фиолетовую ризу.

- Ами-инь! - тоскливо отвечает ему хор.

Впереди толпы стоит председатель правления завода бельгиец мусье Клиснеё, тучный, широколицый, с черной, блестящей, как шелк, бородой и красными, плотоядными губами. Он крестится по-католически - слева направо, крестится наугад, так как ни слова не понимает по-церковнославянски. Рядом благоговейно подняла к небу светло-голубые глаза его пышнотелая золотоволосая жена, а с другой стороны презрительно выпячивает нижнюю фиолетовую губу морщинистая теща, о которой говорят, что она прожила в России двенадцать лет и знает по-русски только два слова: "гостиница" и "извозчик".

Но вот служба подошла к концу. Дряхлый священник наскоро пробормотал свою проповедь, благословил Клиснеё и уступил ему место у самодельного аналоя.

Клиснеё перекрестился, поправил галстук, откашлялся и тоже начал речь:

- Господин наши служащи, наша дороги рабочи! Ваша батюшка просил велики бог наш, чтоб он дать покой нашей... как эта по-русски?.. нашей душа. И я, и моя жена Аннетт, и моя теща мадам де Пурсоньяк тоже просим бог, который всех нас сделаль, чтоб наступиль у нас мир, покой и хороша жизнь. Пускай женераль Деникин едет на белий шваль... как эта по-русски?.. на белий кобыля в древни столиц Моску. Прошу всех вас, дороги наши служащи и рабочи... как эта по-русски?.. из кожи пошель вон, чтоб помочь женераль скоро доехать до Моску. Для этого надо делать на наша и ваша завод крепки продюкт. Такой крепки, чтоб скорей нога пропаль, чем сапог. А то эст такой... как эта по-русски?.. сукинь синь, который портит продюкт. Всех вас, чесни рабочи, мы любим и говориль мерси...

Далее Клиснее поведал, что в его прекрасной Бельгии хозяева и рабочие живут "душа на душа", что и здесь, в России, Бельгийское акционерное общество выделило рабочим завода приличную премию и что он, представитель этого общества, просит всех, по русскому обычаю, идти "на стол".

Клиснее поднял руку, будто посылал полки в бой, крикнул: "Браво!", оркестр грянул марш, и люди, повторяя особенно "удачные" фразы из речи хозяина, подмигивая и посмеиваясь, двинулись к столам.

Теперь наступила очередь действовать мадам Клиснее. Повязав изящный кружевной фартучек, она брала из рук поваров большие блюда с заливным сомом или телятиной и ставила их перед рабочими на стол. "Кушайте, дорогие друзья, приветливо говорила она почти без акцента. - С праздником вас поздравляю". Иных рабочих она называла по имени-отчеству. "А, Никодим Петрович, вот куда вы от меня спрятались, на самый край стола! Но я все равно вас нашла. Нашла, нашла, Никодим Петрович! - кокетливо щурилась она. - Подставляйте ваш бокал". Потом, сделав озабоченное лицо, спрашивала: "Как здоровье вашей супруги? Помнится, у нее все зубы побаливали. Привет ей от меня. И знаете что? Передайте-ка ей вот это. Говорят, оно здорово помогает от зубной боли". И, сняв со своей молочно-белой, полной шеи нитку искусственных жемчугов, которым в Бельгии грош цена, протягивала рабочему.

Не все знали, сколько стоило усилий "хозяйке праздника" заучить десяток имен рабочих, чтоб не назвать Семена Спиридоновича Никитой Ивановичем или не вручить брошь из позолоченного серебра Николаю Михайловичу для его супруги, умершей еще пять лет назад. И также не все знали, какую ничтожную долю годовой прибыли составляли все премии, которые выдавались рабочим за их каторжный труд в мокрых и зловонных цехах, за изуродованные ревматизмом руки и ноги, за преждевременную старость и инвалидность.

Кубышка внимательно присматривался к тому, что происходило вокруг, и морщил лоб, прикидывая что-то в уме. На мгновение взгляд его встретился со взглядом человека в добротном пальто, в фетровой шляпе, с красивой тростью в руке. Несмотря на молодость, человек был толст, даже тучен. Он быстро отвел глаза и заговорил с другим человеком, тоже молодым, но худощавым и таким рыжеволосым, что золотыми были даже ресницы.