Дарья Доцук - Невидимый папа

– Женя…

– Ну что – Женя?! Как ты меня бесишь!

Всё, я не могу больше здесь находиться, не могу на неё смотреть. Как они умудряются всё смешать с грязью, а сами-то, сами! Я хватаю куртку и бегу вниз по лестнице, потому что лифта дожидаться слишком долго.

– Женя! Вернись сейчас же, слышишь?!

Но она меня не догонит. Пусть сидит со своей Василисой Никитичной, которая сто процентов смотрит сейчас в глазок и радуется.

Я несусь к метро, прижимая к себе дневник, и на ходу набираю Филиппа. Больше мне пойти некуда.

Филипп, встречает меня у метро. Вид у него настороженный, нервный, издёрганны По телефону я ему почти ничего не объяснила, только то, что у меня неприятности. В метро я успела проплакаться, – за одиннадцать то остановок! – даже людей не постеснялась Они старательно отводили глаза, но иногда всё-таки на меня косились.

Испытывая моё терпение, в карман постоянно вибрирует телефон, ни на секунду не затихает. Мама названивает, но я не беру. Отключить бы его совсем или вообще выбросить, но я этого не делаю – пусть знает: больше я ей ни слова не скажу! Поверит что город такой большой – можно затеряться.

– Что случилось? – спрашивает Филипп, в глазах тревога.

Я пересказываю ему всё, что произошло, прямо там, возле выхода, на ветру. Нас всё время кто-то толкает, и Филипп отводит меня в сторону.

Снова и снова накатывают обида и злость. Как будто мне льют их на голову и они забиваются в нос, в горло, в уши. Я говорю быстро, сама себя перебиваю, перескакиваю с одного на другое. Понимаю, как сложно Филиппу всё это даётся – он слушает, нахмурившись, а я всё никак не могу успокоиться. Изнутри как будто что-то рвётся, что-то такое, с чем мне одной не справиться.

Филипп слушает внимательно, но ничего не говорит, и от этого только хуже. Я постоянно срываюсь в слёзы, захлёбываюсь ими и шумно втягиваю воздух.

– Ну-ну, Жень, не плачь, – наконец произносит Филипп.

Я вижу, как он растерян. Он понятия не имеет, что со мной делать.

– Она всё прочитала! Ненавижу её! Ненавижу!

– Ну тихо, тихо.

Но я не могу тихо. Почему они все так реагируют? И мама, и Женька! А Женька, казалось бы, лучше всех должна понимать! Но она поставила свой собственный прочерк в графе «отец» – на радость маме и бабушке. Вот какая она хорошая и послушная, все её обожают.

Это что, преступление – хранить фотографию родного отца? А с братом общаться? Какой закон я нарушаю? И тут я снова вспоминаю Василису Никитичну, которой уж конечно не жилось спокойно. Нет, она ещё и героиней себя, наверное, почитает – за всеми доглядит, всем сообщит.

– Да забудь ты о ней! – обрывает меня Филипп. – Жень, я тебе очень сочувствую, но не убивайся ты так сильно! Ничего катастрофического не произошло!

– Ничего катастрофического? Она же всё знает! Она залезла в мои вещи и…

– Да, это не самый удачный поворот, но не катастрофа же! Ну знает она, ну что теперь… Я уж думал, с тобой что-то.

– А вдруг она твоей маме скажет? Вот я идиотка! Зачем я вообще завела этот дневник?!

– Ты не идиотка. Просто так получилось. Жень, позвони маме, она же там с ума сойдёт.

– Не буду я звонить этой психованной. – Я замолкаю на секунду и заявляю решительно: – Я хочу написать папе!

– Вот ты опять! – расстраивается Филипп и даже отворачивается.

– Да! Опять! Ну почему мы не можем написать? Что в этом такого?

– Пожалуйста, давай потом об этом поговорим! А сейчас тебе надо ехать домой.

– Нет, никуда я не поеду! Ты думал-думал, думал-думал! Ты никогда не надумаешь!

– Да не ответит он! – распаляется Филипп. – Не нужны мы ему!

– Откуда ты знаешь?! – кричу я. – Ну откуда ты знаешь?

Я вдруг чувствую себя ужасно слабой, как после болезни. Как будто пытаюсь сдвинуть стену. Тяжело стоять, никаких сил. И я сажусь прямо на грязные ступени. И реву, но уже беззвучно. Ну как мне ему объяснить? Как мне им всем объяснить? Почему никто даже не пытается понять?

Филипп переминается с ноги на ногу, хочет что-то сказать, но слова никак не находятся. Наконец он выпаливает:

– Ладно, ладно, уговорила, давай напишем!

Я поднимаю глаза. Видно, что он уже корит себя, но продолжает, подавая мне руку:

– Вставай, пойдём сядем где-нибудь, а то тут ветер… Только мы пишем при условии, что потом ты сразу домой, да?

Я смотрю с недоверием. Возвращаться к ней? Нет, я не могу. Но ради письма… И тут, обрывая мои колебания, Филипп признаётся:

– ВКонтакте он не появляется, но у меня есть его почта. Общая знакомая дала, давно ещё, но я не хотел… Ну неважно. В общем, согласна или как? Пишем – и по домам.

Я не могу поверить, что всё это время у него была папина почта и он молчал! Это ведь и мой отец тоже. Мы вместе должны принимать такие решения. Но у меня уже нет сил ругаться. К тому же я понимаю, что сейчас главное не это. Сейчас главное – написать, пока он согласен. Даже если ради этого придётся вернуться к ней.

Я утираю слёзы, и мы уходим с ветра. Меня всю колотит, но постепенно становится легче, как будто кулак разжимаешь – медленно, по одному пальцу.

Я судорожно пытаюсь придумать, что мы будем писать. В голове не укладывается, что между нами и папой – одно-единственное письмо и сейчас мы его отправим.

Мы садимся в ближайшем кафе, где кормят сэндвичами. Филипп приносит мне бутылку воды и стопку бесплатных салфеток. Я делаю долгий глоток и лишь теперь замечаю, как пересохли губы. И горло, и язык.

Филипп достаёт телефон, заходит в почту, открывает новое письмо и вводит папин адрес: Vostrikov@pochta.ru. Как просто. И странно. Мне удивительно, что я не догадалась, ведь такой элементарный адрес – проще не придумаешь.

– Ну, диктуй, – говорит Филипп.

Я мычу, что надо подумать, я так с ходу не могу. Филипп вздыхает и берётся за дело сам.

– Ладно, пусть будет коротко и ясно. Всё равно не ответит. Так… Дмитрий! Это ваши дети, Филипп и Женя. Помните таких? Мы познакомились и общаемся. Вот решили написать, спросить, как ваши дела. Как там погодка? Как водичка – купаетесь? А, и с наступающим днём рождения.

Всё. Ну как, сойдёт?

– Только вот это убери, пожалуйста, – прошу я.

– Как прикажете, – неохотно соглашается Филипп и стирает «Помните таких?»

– И про водичку не надо. Как будто ты над ним издеваешься.

– Так и есть, – подтверждает Филипп, но про погоду и водичку стирает.

– Теперь вроде нормально, – одобряю я.

Филипп смотрит на меня – не то ласково, не то с укоризной, качает головой и нажимает «Отправить».

– Довольна?

Я киваю.

– Ну слава богу!

– Только перешли мне сразу, как ответит, ладно?

– Перешлю, перешлю.

– Точно? Что бы ни ответил – всё равно перешли, хорошо?

– Да, да, хорошо! А теперь – твоя часть уговора. Иди мирись с мамой и больше не дерись!