Дарья Доцук - Невидимый папа

Вот такие апельсины и едят сейчас, сидя под жёлтым зонтом на берегу Красного моря, папа, его жена и маленькая Ева. И небо над ними – синее-синее. У нас тоже такое бывает, но редко, а там, наверное, каждый день. А море – я даже не знаю, какого оно сегодня цвета. Пожалуй, тёмное с зеленоватым отливом. И прохладный ветерок, чтобы им там было не жарко.

Вот что я записываю в дневник. А потом иду на кухню, потому что мне тоже ужасно хочется апельсинов. Апельсины лежат горкой на фруктовой тарелке на подоконнике и пахнут раскалённым песком и морским ветром. Я беру один, верчу в руке, разрезаю пополам, и глаза как будто слепит от летнего солнца. Я режу апельсин на маленькие треугольники, складываю в чашку и уношу в комнату.

Не удержавшись, всё-таки заглядываю на предыдущую страницу дневника. Последняя запись о том, как я боюсь, что Василиса Никитична донесёт маме про Филиппа и мама запретит нам общаться, а ведь это мой старший брат – я только что нашла его и не могу потерять.

Я перечитываю это и думаю: и всё-таки мы потерялись. И не только из-за мамы с Василисой Никитичной.

Вечером, когда возвращается мама, я выхожу из комнаты. В последнее время я сижу закрывшись, но сегодня мне не хочется быть одной. Пока мама разогревает суп, я чищу очередной апельсин.

– О-о-о, а со мной поделишься? – просит она.

Я кладу ей в рот апельсиновый треугольник. От удовольствия мама закрывает глаза и мычит:

– М-м-м! Блаженство!

А потом спрашивает:

– Ну как каникулы?

Не думаю, что она ждёт подробного ответа. С тех пор как мы поссорились, я на всё отвечаю: «Нормально». В крайнем случае: «Хорошо». А тут вдруг начинаю рассказывать. Мама и рада, и немного ошарашена. Я рассказываю, как мы с Женькой ходили на «Призрачный экспресс», как собираемся на «Три закона колдовства», как при свечах читали «Английские рассказы о привидениях», как Женькин дедушка свалился в погреб (нет, не сейчас, а когда был маленький).

Мама говорит, что внимательно читает наш блог и с удовольствием рассматривает рисунки. Хорошо, что сестрички Кентервиль снова вместе.

– А Филиппа вы в кино зовёте? – интересуется мама, когда мы садимся есть.

Она не знает, что мы с Филиппом не разговариваем. И некоторое время я колеблюсь, рассказывать или нет. Я настораживаюсь – очень уж это похоже на вопрос с подвохом. Сейчас я скажу что-нибудь, и мы опять поругаемся. А мне так неохота ругаться.

– Жень, ты не думай, я совсем не против Филиппа. Я всё понимаю и уверена, что он хороший мальчик. Иначе ты бы не стала с ним общаться. Я бы тоже с удовольствием с ним познакомилась.

Это для меня неожиданность. Я недоверчиво поднимаю на маму глаза.

– Правда-правда, – кивает она. – Мне очень интересно! Я, конечно, видела его ребёнком, но он меня вряд ли помнит. В детстве он был такой весельчак!

– А теперь играет блюз, – говорю я.

– Давай пригласим его в гости на выходных, а? Может, и мама его захочет прийти? Как думаешь? Нам с ней тоже надо найти общий язык. Хотя, чувствую, это будет непросто. Что-то мне подсказывает, она даже говорить со мной не станет, но я думаю вот как: давай мы попробуем сделать первый шаг навстречу, правильно?

Я опускаю глаза и мрачнею.

Мама настораживается:

– Что такое?

– Мы с Филиппом поссорились.

– Как это? Из-за чего?

В голосе отчётливо слышится тревога. Сейчас она вообразит что-нибудь ужасное. Решит, что Филипп ничем не лучше отца или ещё что-нибудь. Нет, уж лучше я всё расскажу как есть.

– В общем… – начинаю я и понятия не имею, что говорить дальше.

Рассказывать как есть – ужасно сложно. Тем более маме. Тем более о том, что случилось у неё за спиной. Ну разве она одобрит письмо папе, пусть даже он его никогда не получит? Она будет перебивать, пугаться через слово и делать страшные глаза. У неё же голова работает совсем не так, как у остальных людей. Она всё время за меня переживает. Это как будто её вторая работа. Она её терпеть не может, эту работу, но всё равно делает, потому что думает, надо.

Я не знаю, как с ней говорить, раньше почему-то было проще, а теперь как по минному полю идёшь. Но это необходимо. Надо её тренировать, чтобы не пугалась всего на свете. И я начинаю с того места, где обрывается дневник. С того дня, как мы поругались, я поехала к Филиппу и уговорила его написать папе.

Конечно, поначалу мама приходит в ужас.

– Неужели он вам ответил? – спрашивает она так, словно мы написали маньяку-убийце, который теперь знает наш адрес и обязательно за нами придёт.

Я объясняю, что мейл был ненастоящий. Филипп хотел «как лучше». Узнав, что папа не сдержал обещания и так и не пригласил Филиппа к себе в гости, мама шепчет:

– Ой, бедный мальчик, он-то уже настроился! Ну как так можно?

– А потом выяснилось, что папа женился и у него родилась дочка Ева. Они так и живут в Египте.

О том, что папиной новой жене лет двадцать всего, я умалчиваю. Это не настолько важно, чтобы беспокоить маму, ей и так многое придётся переварить.

– Ну, в том, что он найдёт себе применение, никто не сомневался, – комментирует она.

Я смотрю на неё с укором. Хочу отучить её плохо говорить об отце: как бы она на него ни злилась, он – это немножко я, а я – немножко он. Это ведь не я придумала, так уж мы все устроены.

– Ох, ну дай-то бог, – вздыхает мама. – А с Филиппом-то что в итоге?

– Ну вот мы с тех пор и не разговариваем. Я тогда сказала, что он не должен был всё это от меня скрывать. И обманывать с мейлом.

– Правильно, не должен был, – соглашается мама.

– А он сказал, что не хотел, чтобы я разочаровалась.

– И это тоже правильно.

Некоторое время мы молчим. А потом мама говорит:

– Нет, всё-таки он очень хороший мальчик, Жень. И слава богу. Дети и должны быть лучше родителей. Он хотел тебя защитить, но не знал, как это лучше сделать, и сделал, как сумел. Ещё научится. Трудно быть по-настоящему хорошим старшим братом, хорошим отцом, хорошей мамой… Уж я-то знаю, этому нужно учиться – каждый день. Но я буду стараться, Жень. А у Филиппа, между прочим, есть все задатки.

Я киваю.

– Тут вот ещё что. Он всё-таки сказал мне настоящий мейл. Как ты думаешь, написать или не стоит?

– Ой, Жень, я даже не знаю. Как тут советовать? Тут важно, как ты сама думаешь и чувствуешь, чего тебе самой хочется.

– Ну вот я и не знаю, чего мне хочется, – отвечаю я. – С одной стороны, интересно, а с другой…

Я не могу выразить, что именно там, с другой стороны. Это скорее картинки, а не слова. Пляж, синее небо, семья под жёлтым зонтом. Или красным. Я представляю, как Ева смотрит в это безоблачное небо и щурится от яркого, счастливого солнца – в её жизни ещё не было ни одного пасмурного дня.

Вот она бежит вприпрыжку по раскалённому песку к воде, наступает на край расстелившейся перед ней волны, и море холодит ей пятки. Она наклоняется, чтобы поднять ракушку. Папа, конечно, расскажет ей, что внутри каждой ракушки живёт песня моря. И даже если увезти ракушку далеко-далеко – в пустыню, в заснеженные горы или в непролазную чащу, – море всё равно будет слышно.