Борис Житков - Без совести

А я видел, что Тоня со всей силы нарочно жмурит глаза. Я стал собирать свои книги, а мимоходом завязал на Тонином платье на рукавах по смертельному узлу и в каждый узел затянул по пятаку. И я ушел на вольный свет. У меня в кармане было 73 рубля денег и была моя метрика, где было написано, как меня зовут, чей сын и когда родился.

Возвращаться в школу - это значило наверное попасть в историю и оказаться в какой-нибудь каторжной школе для дефективных. Идти жить мне было некуда. Другой бы в мои четырнадцать лет пропал: прожил бы деньги и пошел бы беспризорничать. Так бы и должно было случиться с дураком. Но я не дурак, а, по-моему, даже поумней многих. И я не пропал. Я искал работу, нашел, переменил 37 хозяев. Одно время плавал радистом на пароходе, но высадили - заподозрили в контрабанде. Но это все неинтересно. Интересное начинается с того времени, как я стал уже электромонтером; я научился проводить в домах освещение. Я работал всегда один, даже вдвоем-терпеть не мог: я еще не видал товарища, чтобы не норовил сесть тебе на шею.

4.

И вот один раз мне попалась работа; перетянуть наново в одной квартире все шнуры. В квартире было три комнаты с кухней. В кухне глухонемая чухонка, а в квартире - длинный и тощий человек лет 35 и кот. Больше никого. И вдруг из соседней комнаты слышу: "...да, да, тогда вся земля содрогнется". Я подумал: с кем это он там? Я подставил к двери мою стремянку. Над дверью было стекло. И через это стекло мне видна была вся комната. Тощий был один, и это он говорил сам с собой, потому что и телефона не было в комнате. В комнате был диван, мятая подушка и одеяло комком в углу дивана, а посреди комнаты длинный стол и на нем чертежи, чертежи. В углу кучкой свалены книги. Тощий ходил мимо стола, останавливался, закрывал глаза и морщился, а затем поворачивался к чертежу, стирал резинкой, подправлял. Я бросил работать и только для виду стукал время от времени молотком по шлямбуру, а сам все глядел на этого сумасшедшего. И я сразу решил, что это какой-нибудь горе-изобретатель.

Я сам тоже изобретатель. Изобретение мое простое и верное. Если я работаю в богатой квартире, то начинаю поминутно выходить на лестницу. В таких квартирах не любят, чтобы дверь болталась. Запирают. Я звоню со всех сил. Вхожу и снова на лестницу. Хозяевам надоедает, и они дают мне на время ключ от французского замка.

У меня - мастика. Выдавил - и ключ отпечатался.

Вот и все изобретение. Затем я делаю копию ключа, план квартиры зачерчиваю - где выключатели, где шкафы, где сундуки. План и ключ передаю одному человечку и, конечно, даю адрес. Это все. Будьте покойны - квартиру очистят в лучшем виде. Но не раньше чем через три месяца. Свой пай за наводку и ключ я получаю деньгами. Я купил за 15 рублей покойницкий паспорт, и на имя этого покойника в сберегательной кассе у меня уже лежит 6892 рубля. Изобретение мое не без выгоды.

А этот сумасшедший жил плохо: в квартире не было почти никакой обстановки. Мне стало надоедать глядеть на него в стекло, я постукал пальцем, он глянул, увидал меня, и я крикнул, как дураку:

- Ку-ку!

Он улыбнулся и закивал головой.

Было как раз 12 часов. Я слез со стремянки и сказал:

- Заприте, я пошел обедать.

Но сумасшедший выскочил за мной очень проворно и поймал за рукав:

- Откушайте со мной.

Я спросил: а что у него есть?

Побожился, что селедка, картошка и кофий. Мне стало наплевать, и я остался.

Он представился: инженер Камкин. В соседней комнате на клеенке пили бурду и ковыряли картошку с чернотой. Селедки чухонка не дала, как он ей на пальцах не выворачивал. Глухая ведьма. Я его спросил, что он там чертит. Так и оказалось - изобретает. И даже изобрел уже, кончает. Разболтался, расхвастался: я, говорит, никогда этого не построю, на это надо громадный капитал. Другие не возьмутся, потому что это такое чудо, что никто не верит. Но мне, говорит, этого и не надо - я уверен. Я не делаю никогда моделей, у меня такое пронзительное воображение, что я все вижу как живое и никогда не ошибусь. Я знаю, как любая часть двигается. Если у меня поршень какой-нибудь, то я сам становлюсь на время поршнем и в моем воображении я двигаюсь с ним вместе, и если воображу, что мало смазки, то у меня начинают болеть бока, будто я их натер. Я все вижу насквозь. Мне, по правде, и чертежа не надо было бы, но это для памяти.

Мне все-таки стало противно, что он хвастает своим воображением, и я сказал ему:

- А вы не врете, что так все видите в уме - ясно, как будто на самом деле? Давайте-ка проверим.

Я пошел на кухню, взял березовое полено. Затем я взял свой бурав и с плоской стороны полена начал сверлить дырку. Я просверлил на три сантиметра и вывернул бурав вон.

- Видите дырку, - сказал я Камкину. Теперь я перевернул полено. Я положил полено ничком. - Если вы не враль и все видите насквозь, как вы говорите, то вот сверлите сейчас же отсюда, с другой стороны, и попадите точно в мою дырку. Если не попадете, я вам дам по морде. Идет?

И я протянул ему бурав. Он ничего не сказал, взял бурав, придавил ногой полено и стал сверлить. Он был слаб и потел, задыхался. Бурав уж здорово зашел в дерево. И тут он сказал:

- Если я еще раз поверну, то в центре вашей дырки появится острие бурава.

- Поверните, - сказал я.

Он двинул бурав и пустил. Я перевернул полено: ровно из самого центра моей дырки блестел кончик бурава. Меня это озлило, и я сказал:

- Это фуксом. Случай!

Я принес острый ломик из моего инструмента. Ничего не говоря, я втащил мою стремянку и на тонкой бечевке подвесил ломик на крюк под потолком. Комнаты были пять аршин вышины и от острия до полу оставалось хороших четыре аршина. Я сказал:

- Прижмите ваши обе ладони к полу на палец расстояния одна от другой. Я пережгу веревку, и ломик должен вонзиться в пол между ваших рук. Имейте в виду: он семь фунтов весом.

Он ни слова не сказал и будто не поглядел даже на ломик-присел на колени и положил на пол руки, как я сказал. Я влез на стремянку и чиркнул спичку.

- Готово? - крикнул я, - что ж, потом не выть! Лом как шило!

Он ничего не ответил и не шевельнулся. Я осторожно зажег шпагат, чтоб не качнуть ломика. Ломик сорвался и чекнул в дерево - он вонзился в пол как раз между рук инженера.

- Ну, довольно баловаться, - сказал я.

Взял под мышку лом и бурав, сгреб стремянку и поволок в сени. Больше я с ним не говорил. А когда собрался домой, я сунул голову в дверь и спросил его:

- А что ж вы изобретаете?

- Паспарту! - и двинулся ко мне.

- Ну, ладно, - сказал я, - завтра, завтра. А лом в руку не попал, потому что счастье. Знаете, кому всегда счастье? А? Ну, то-то! Прощайте.

На другой день я пришел кончать работу. Камкин сам мне отворил глухая чухонка звонков не чуяла. Он стал мне жать руку - он был в пальто: