Братья Бондаренко - Сказки Гореловской рощи

— Ха-ха! И волку пирога не дали. Никому не дадут, мне достанется.

Над ним смеялись, а бобер Яшка на березе задыхался от зависти, что смотрят не на него, а на Мышонка. И от обиды, что все у него в жизни складывается не так, как нужно, укусил два раза сук березовый, сорвал на нем зло.

На голову медведя Тяжелая Лапа посыпалась пахучая стружка. Громыхнул медведь страшным голосищем :

— Опять соришь, Яшка? Гляди, сшибу с березы. И что ты все сук этот грызешь? Ты же на нем сидишь.

Но бобер не слышал его. Он глядел на Мышонка — пляшет, паршивец.

— Кто следующий? — спросил медведь Спиридон.

Заяц с Рыжими Усами оглянулся на медведя Михайлу и поднялся. Медведю показалось, что у зайца в глазах нехорошие огоньки бегают. И он закричал:

— Не давать говорить зайцу.

. Закричал и волк:

— Не давать! Вы слышали, что завещали нам предки: бойтесь зайцев. Они такое иногда сказать могут, ого-го. Волк боялся, как бы заяц не повернул его сказки в свою пользу. Второй раз волку выступить не позволят и придется ему завтра держать ответ за разбой. И что если его и в самом деле погонят из рощи? И волк размахивал лапой и кричал:

— Не давать говорить зайцу!

— Это почему же? — прыгал заяц на бревнышке. — Всем давали, давайте и мне.

— Зачем? Все равно умного ничего не скажешь. Сиди, ушами хлопай, слушай, что другие говорить будут, — сказал медведь Михайло.

— Ты тоже, Михайло Иваныч, ума не проявил большого, а на кургане стоял- Хочу и я постоять А зачем стоять тебе? Я хоть пирог надеялся получить, а тебе зачем он? Тебе капусты бы кочан. Ты же пироги не ешь.

— А я, может, его Лисе вон подарю.

Услышал это медведь Тяжелая Лапа и закричал:

— Дать зайцу слово.

Медведь Тяжелая Лапа знал, что если отдаст заяц пирог Лисе, то и он попробует, потому и кричал на всю рощу:

— Дать зайцу слово.

Кричала и Лиса:

— Дать!

У Лисы появилась надежда выйти сухой из воды. А что? Выиграет заяц пирог, отдаст ей, и все будет

в порядке: никто не узнает никогда, что она сегодня ела в перерыв.

И Лиса кричала:

— Дать зайцу слово. Пусть говорит. Иди говори, заяц.

И даже проводила зайца до кургана и на курган ему помогла взобраться. Одернула на нем серенькую курточку, волосы пригладила:

— Говори, заяц.

Оглядел заяц всех раскосыми глазами, усы рыжие подкрутил, приосанился.

— Тут волк только что говорил, что все беды в роще от нас, зайцев, идут. Сказки рассказывал. Только он не те сказки выбрал. Ну что он нам рассказывал сказки своих предков? Если даже то, что говорил он, и было, то когда? В старину, когда его предки жили, в самой что ни на есть древности. А мы живем в наше время и рассказывать должны сказки нашего времени. А в наших сказках все выглядит совсем не так, как рассказывал волку его престарелый выживший из ума дед — волк Зубастая Челюсть. Вот одна из сказок нашего времени. Послушайте ее.

«Крепко обижал Волк Зайца. Не давал проходу ни ему, ни его жене, ни его детям. Так и держал все время Заяц ухо настороже. При каждом шорохе вздрагивал: не идет ли Волк, не готовит ли еще какую беду. Все терпел Заяц, поплачет и ладно. А когда изловил Волк возле Ванина колодца его единственного сына, пошел к медведю:

— Защити, Потапыч. Хватит ему лиходеить. Ты как-никак — голова у нас, хозяин рощи. Да и сила в тебе неистовая. Рыкни на него хоть раз для острастки. Житья не стало. Додавит он меня где-нибудь, Никакой пакостью не гнушается.

Говорит Заяц, а сам так плачет, так плачет, что глядя на него, медведь сам едва не расплакался.

Вскочил из-за стола — за столом сидел, суп с клецками хлебал, — забегал по берлоге:

— Ах он пес, ах он разбойник! Да как он посмел без моего разрешения обижать тебя. Ишь расхрабрился. Ну, погоди, нагряну я к тебе вечерком по сумеркам, ты от меня за семью запорами не упрячешься. Я, брат, бью хоть и редко, да метко, после моего удара не встают.

Бранил медведь Волка, а сам думал: да, надо бы помочь Зайцу — беззащитный он. Но помочь ему — Волка обидеть, а обижать Волка не дело: все-таки он Волк.

Как быть медведю? Как Зайцу приятное сделать и Волка не тронуть? Есть над чем подумать хозяину рощи, есть над чем поломать голову. Подумал медведь, покряхтел для пущей важности, опустился на скамью дубовую, сказал, отдуваясь:

— Что ж, с Волком все ясно — пес он. Но вот от тебя, Заяц, я не ожидал такого. Жаловаться, значит, пришел? И не постыдился? Ну был бы ты Зайчихой, тогда другое бы дело, а ты все-таки как никак. Заяц, нашего мужского племени, и жалуешься. Подумай, пошевели мозгами: к лицу ли тебе это?

Подумал Заяц, пошевелил мозгами, согласился:

— Верно, не за мужское дело взялся я.

— Осознал? — спросил медведь. — То-то. Тогда будем считать, что ты мне ничего не говорил, а я ничего не слышал. Будь здоров.

И нежно так заботливо выставил Зайца за порог.

Ушел Заяц домой, но от своего решил не отступаться: жену к медведю послал. Сидел медведь на лесине у берлоги, мед ел, облизывался: ловко у него вышло как — и Зайцу посочувствовал и Волка не обеспокоил. Глядь, а Зайчиха идет к нему по тропинке.

Побурел медведь сразу: беда с этими зайцами. Ходят, настроение портят. Опять голову ломай, выкручивайся. А Зайчиха подошла и залилась слезами неосушными:

— С жалобой к тебе, Потапыч. Помоги, край пришел. Совсем нам житья от Волка не стало. Стыда у него в глазах нет. Вчера сына у Ванина колодца поймал, сегодня дочку остановил у речки. Припугни ты его, серого, может, уймется.

Вскочил медведь, забегал по зеленой лужайке, замахал могучими лапами:

— Ах он пес, ах он разбойник! Ну я ему прижму хвост, поучу кулаком пудовым. Пока еще я хозяин рощи. Обидеть Зайца всякий горазд, а вот пожалеть его некому.

Пошумел медведь, ногами потопал, кулаками погрозил. Сел, пот со лба смахнул полотенцем расшитым, поманил к себе пальцем Зайчиху:

— Подойди-ка, милая, поближе. Да, не ожидал от тебя этого. Что же это ты подвела-то меня как. Я о тебе высоко думал, а ты вон как низко держишь себя: жалуешься.

— Так ведь житья от Волка не стало, Потапыч. Помыкает он нами, совсем додавливает. Поневоле взвоешь.

— Понимаю, я все понимаю и сочувствую, но чтобы ты ко мне с жалобой — этого понять не могу. Пришла, наскрипела в уши, щеки ослезила — тьфу!

— Но ты же сам говорил мужу, что жалуются только женщины, вот я и пришла.

— Вижу и дивлюсь. Верно: жалуются женщины, но какие? Слабые, духом слабые. А тебя я всегда считал сильной. Говори, сильная ты или нет?

— Сильная, — прошептала Зайчиха.

А медведь так и подпрыгнул на лесине.

— Так тебе ли, сильной, жалобами марать себя?

Подумай-ка, пошевели мозгами отсырелыми. Подумала Зайчиха, крепко подумала, согласилась:

— Верно: не за свое дело взялась я.

— Поняла теперь? — просипел медведь. — Ну что ж, будем тогда считать, что ты мне ничего не говорила, а я ничего не слышал, — и по-доброму, без крика проводил Зайчиху домой.