Витаутас Петкявичюс - Приключения Желудя [иллюстрации]

— Взять этих подстрекателей! В тюрьму их!

— Не смотрите на него, а то снова будете плакать, — призывал Жёлудь.

— Смотрите на меня! — приказывал Хрен.

— Гоните его взашей! — взывал Жёлудь.

И так всё время: то хи-хи-хи, то ой-ой-ой, то ха-ха-ха, то у-гу-гу.

Жёлудь никак не мог договориться. Едва горожане отвернутся от Хрена, тут же хватаются за животы от смеха; только посмотрят на своего главного слезовика, тут же начинают плакать. Они ворочали головами туда-сюда, пока не вывихнули себе шеи.

А Редис пытался одновременно и смеяться, и плакать, и зеленеть от злости, как Хрен. От чрезмерных стараний лицо у него перекосилось, из одного глаза струились слезы, а другой блестел и смеялся, рот свело судорогой, и язык был прикушен.

Видя это, одни смеялись, другие плакали, а третьи от злости скрипели зубами. Поднялся такой гвалт, что хоть уши затыкай.

Насмотревшись на них, Жёлудь махнул рукой, и друзья пошли к своим коням.

Они сели в сёдла и стрелой помчались по гладкому солончаку, ни разу даже не обернувшись. Горошек, правда, хотел ещё что-то спросить у Жёлудя, но тот лишь тяжко вздохнул и сказал:

— Эх, братец, ни слезами, ни смехом дураков не вылечишь.

Целых полдня друзья без отдыха гнали коней, пока не уткнулись в какую-то высокую стену. Жёлудь направил кузнечика вдоль этой стены, Горошек поскакал сзади. Вскоре приятели подъехали к странным воротам. Сверху они были утыканы колючками шиповника, среди этих колючек торчали сосновые иглы, а между этими иглами выглядывали ещё шипы репейника. Ни перелезть, ни перепрыгнуть — наткнёшься.

На воротах висела надпись:

— Что бы это могло означать? — удивился Горошек.

— Видно, так чудно называется этот город, — ответил Жёлудь.

Спрятавшись в кустах, друзья наблюдали, как через каждые полчаса со страшным скрипом открывались ворота и вооружённые мыши загоняли в них огромные толпы ячменя, овса, пшеницы и других свободных жителей.

Подкравшись поближе, они увидели, что низ ворот совсем разрушен — камни вывалились, и все, кому не лень, лазают сквозь огромные щели, хотя в воротах несут стражу двое мышей с кремнёвыми бердышами на соломенных древках.

Приятели подошли ещё ближе и сразу всё поняли. Оба часовых, задрав головы, что-то высматривали вверху и вовсе не обращали внимания на то, что творилось у них под ногами.

Носы задраны, глаза уставились в небо, сами часовые ходят, не чуя земли под ногами, и говорят друг другу:

— Как, никто не перелез через ограду столицы Кривдина государства, о храбрый Кусака?

— Никто, о смелый Грызун. Разошлись, потом повернулись и снова встретились:

— Как, никто не улизнул из нашего великого города, о славный Суслик?

— Никто. Даже комар не пролетел, о благородный Сурок.

Они расхаживали, именуя друг друга пышными титулами, и вовсе не замечали, что у них под ногами в город и из города проникают все желающие.

Спрятав коней в ближайшей рощице, друзья подошли к воротам.

— Идём, — подтолкнул Жёлудь замедлившего шаг Гороха.

— Я очень боюсь мышей, — упирался тот.

— И я боюсь, но надо спасать Фасольку. Ведь мы прибыли в самую столицу Кривдина государства, и кто его знает, что могут сделать здесь с беззащитной пленницей?!

Друзья шмыгнули в дыру, оставшуюся от выбитого кирпича, и никто на них не обратил внимания. Идут Жёлудь с Горохом по улицам города и удивляются: мостовые загажены, тротуары завалены мусором, зато крыши домов так и сверкают. Все жители ходят, задрав головы, выгнув шеи, и ужасно воображают. Никто не зовётся собственным именем, нет ни одного простолюдина: все тут прекраснейшие, все умнейшие, все храбрейшие и отважнейшие» однако никто не желает смотреть под ноги — по какой мостовой они ходят, на какой земле живут.

Жёлудь проголодался. Смотрит, на площади Скромности надпись над одной из дверей:

— Это слишком дорого для нас, — сказал он Гороху.

Пошли дальше. На площади Милосердия увидели ещё одну столовую. На её дверях висела надпись, что она бриллиантовая.

— И это не для нас, — сказал Горох.

Искали, искали, да так и не нашли обыкновенной столовой. Вернулись к первой и постучались. Кто-то пискнул под ногами:

— Что вы делаете?

— Стучимся.

— Напрасно трудитесь, — сказал работяга Муравей, тащивший какую-то кроху.В этом городе надо почаще смотреть себе под ноги.

Друзья посмотрели: оказывается, посетители «Золотой столовой» попадали в неё через дырявый фундамент. Вошли внутрь. Навстречу шибануло таким запахом, что и у них сразу носы кверху задрались. Очевидно, здесь уже много лет никто не брал в руки веника: как бросили когда-то кость или корку, так и по сей день валяется. Всё заплесневело, засохло…

За столом сидели жители Великого Я и, не глядя в свои тарелки, хвастались наперебой.

— Я ем мясо угря, пойманного на дне глубочайшего моря, — оповестила Мышь. — Он прожил там девятьсот девяносто девять лет и девять дней, прежде чем попал на моё перламутровое блюдо.

— А я ем крылышко райской птицы, — похвалялся какой-то странный зверёк, похожий не то на мышь, не то на крысу. — Хвост этой птицы длиной в девять локтей и весь из чистого золота.

Жёлудь с Горохом переглянулись и только пожали плечами: перламутровое блюдо было просто черепком от глиняного горшка, а на райском крылышке даже тысячу лет назад вряд ли была хоть крошка мяса.

За стойкой сидел вконец опустившийся хозяин Мышак. Ноги он не мыл отродясь, брюки на нём были такие, что и собаке не прокусить, фартук заскорузлый от грязи, только галстук и шапочка белее снега.

— Если я съем здесь хоть кусочек, меня вырвет, — скривился Горошек.

— И меня, — ответил Жёлудь.

И друзья, зажав носы, выскочили наружу.

— Бежим отсюда! — крикнул Горошек. Они бродили голодные по улицам города и удивлялись: всё здесь делается не так, как говорится и пишется. Под вечер их задержали часовые.

— Кто идёт? — считая звёзды в небе, громко спросил старший.

Друзья не знали, что сказать, однако часовые заговорили сами:

— Если вы чужеземцы, мы вас убьём. В городе по тротуарам дозволено гулять только жителям Великого Я, а все остальные, под страхом смертной казни, обязаны ходить по мостовой.

— Мы храбрые львы! — важно заявил Жёлудь. Часовые стукнули бердышами о землю и пошли дальше, так и не посмотрев, с кем они говорят.

— Послушай, неужели и я когда-то был хвастуном? — спросил вдруг сын Дуба у своего друга.

— Не помню, — опустил голову Горошек. — Но этим задавакам я бы тоже не сказал правды.