Юлия Кузнецова - Где папа?

– Уж не драться со злодеями, – вздохнула я, наклоняясь за веником и совком.

«Пойдёшь?» – спросила меня совесть.

«А что мне остаётся?» – буркнула я в ответ.

«Правильно, – согласилась совесть, – но вообще, я с тобой согласна: семейка – того… Не фонтан».

– Ты куда? – встрепенулся Андрюха, когда я поставила на место веник и взяла со стола журнал.

– Пойду отдам.

– Фоксу? Точняк. И пусть делает с ним что хочет.

Я закатила глаза.

– Андрюха! Вот уж чего я не допущу, так это того, чтобы Фокс делал с журналом то, что хотел. Так, короче, я пошла. А ты следи за Кьяркой. Если заплачет – полежи с ней. Она на ночь насмотрелась э-э… ерунды. И смотри, чтобы она не чесала ногу, понял?

– А как я буду смотреть?!

– Ну рядом встань и смотри.

– А долго сидеть?

– Слушай! Как живой скамейкой быть, так это пожалуйста?! Нет уж, дружище! Побудь-ка живым торшером!

В общем, я ловко изобразила перед Андрюхой Бэтмена, Человека-паука и Женщину-кошку в одном лице.

А как только я вошла в лифт, тут-то меня и накрыло жутью. Как тем пуховиком у кабинета труда.

Вдобавок выключился свет, и лифт остановился. Красота.

Я нащупала кнопку.

– Ну, что у вас там? – сердито спросил диспетчер. – Так торопитесь? Секунду, что ли, подождать не можете? У нас технические работы по всему району ведутся.

– Секунду – могу, – ответила я.

И правда, в следующее мгновение свет загорелся, лифт тронулся. Я поглядела на журнал, который прижимала к груди, и пожалела, что лифт починили так быстро.

Я бы с удовольствием посидела на полу в темноте и тишине.

Подумала бы, зачем я это делаю. Кому я тащу этот журнал? Не в школу, понятно. Потом не докажешь, что это не я.

Значит, классной. Улитке.

У неё волосы закатаны в пучок, похожий на улитку.

Вообще Улитка нормальная. Обычная училка в серой юбке, в сером свитере. Когда ждёт комиссию из РОНО на открытый урок – вопит на нас. А когда на нас жалуются другие учителя, то она всё выслушивает вежливо, а потом, когда препод уходит, садится за свой стол и ворчит под нос: «Уж прямо совсем делать преступников из моих-то детей… У самой-то вообще неуправляемые». Потом замолкает, вспоминая о нас, но мы делаем вид, что ничего не слышим. Только нам всё равно приятно. Вроде как под защитой.

Она историю ведёт. Когда ей любимый материал попадается, то она начинает по классу ходить с горящими глазами, руками разводить, что-то эмоционально рассказывать. Я как-то обернулась и увидела, что Алаша смотрит на неё не отрываясь, как будто реально слушает. Хотя не факт, может, он просто прикидывал, удастся ли на её сером свитере написать маркером «bad and mad», как у него самого на футболке.

А иногда Улитка сама скучает над каким-то параграфом. Тогда начинает нас гонять к доске, заставляет отвечать по учебнику чуть ли не слово в слово. А она в это время под столом эсэмэски строчит. Запнёшься – она не сразу отрывается. И пауза повисает, пока ищет нужное место в учебнике. Смешная такая. И она чувствует, что мы так считаем.

Вот тогда и прикрикнуть может. Но всё равно с ней как-то чувствуется, что она не от себя, не от своего лица кричит, а потому что она учительница и она должна так кричать, а мы ученики. Ну как будто мы с ней вместе в этой паутине учебной застряли и не выпутаться. Но застряли всё же вместе. На равных.

Поэтому мы её все более или менее любим.

Она вроде как понимает нас с нашими тараканами.

Но есть один момент. Не момент даже, а выражение её лица… Если коротко, то можно описать как «Ври, да не завирайся». Ну то есть она готова нас принять и понять, только если мы ей правду выкладываем. Ну или сочиняем, но так… всем понятно и не обидно. Но иногда кто-то пытается её доверчивостью воспользоваться. И вот это она ненавидит. Начинает вопить: «Ну конечно, вы думаете, что я размазня?! Что я не вижу, что вы мне в глаза врёте? Да?!»

Вообще – да, она же правда размазня. Я её понимаю, сама такая. Но я не собираюсь её обманывать. Я расскажу ей правду и попрошу помочь. Вернуть журнал на место.

Другое дело – мне-то зачем к ней переть и что-то пытаться объяснить? Почему я не отправила Андрюху?

Ага, что он, дурак, к Улитке идти… Попрётся к Фоксу. Ну так и пусть!

Почему я-то этого не хочу? Глупость какую-то ляпнула, балда: «Не хочу, чтобы Фокс делал с журналом, что хочет». Мне-то на самом деле какая разница?

Допустим, мне жалко Андрюху. Но я вроде и так немало делаю для него, для его семьи. Непонятно, ох, как мне непонятно, чего вдруг я вызвалась тащиться в соседний дом (а про их подъезд давно рассказывают, что там наркоманы вечерами собираются) в холод и мороз, да ещё и без ясной причины.

Я вышла из подъезда, придержав дверь для тётки с таксой. За это меня сначала облаяла такса, а потом и тётка («Шляются тут по подъездам, приключений на голову ищут!»). Я не обиделась: она, эта тётка, с приветом.

Но вспомнила, как вежливо обходится с такими чудными тётками папа.

– Ты их боишься, что ли? – спросила я у него как-то.

– Нет, – хмыкнул папа. – Я просто надеюсь, что когда вы меня, девочки милые, до психушки доведёте своими выкрутасами, то со мной тоже хоть кто-то будет любезничать.

Я вспомнила об этом и позвонила папе.

Позвонила – и тут же спохватилась: что же я делаю?! А если там услышат звонок и отберут у папы телефон? Вот я идиотка! Я оборвала звонок, но папа сам перезвонил. Я снова сбросила, чтобы он не тратил свои деньги, и перезвонила.

Когда у папы только появился ТАМ телефон, мама мне постоянно напоминала, чтобы я сбрасывала звонок. Я сбрасывала и каждый раз думала – так странно. Раньше, когда папа был ТУТ, я ему звонила, а он сбрасывал, потому что экономил деньги на моём телефоне.

А сейчас – наоборот.

Но сейчас, в эту секунду, когда я стою в расстегнутом пуховике и в джинсах (одна штанина заправлена в сапог, другая – нет) и смотрю на экран сотового, на котором высвечено: «папа_новый», мне это всё странным не кажется. Как есть, так есть, главное, чтобы сейчас подошёл.

И он подошёл.

– Ты где? На улице? Что-то случилось? Ты тепло одета?

Вот забавно – мир может рухнуть, треснуть, а родители будут прежде всего волноваться за то, всё ли в порядке лично у тебя. Подумаешь, треснул мир, но ты-то, ты, суп до конца доела? А подштанники надела?

Я онемела на секундочку, как всегда, когда слышала его голос, родной, спокойный, словно ничего не произошло и он дома, ждёт меня. А потом ощутила, как что-то отпускает в горле. Напряжение, что ли… Как будто разомкнулся обруч.

– Пап, всё хорошо, просто есть проблема…

Быстро-быстро я рассказала ему о сегодняшнем вечере. Признаюсь, не удержалась – пожаловалась на Кьярку. Папа хмыкнул: