Татьяна Соколова - Инопланетянка

Жевательная резинка считалась бесполезным лакомством, и мне ее никогда не покупали.

– Зубы чистьте, это полезнее, а если щетки нет, рот водой полощите – здоровее будете, а от жвачки будет живот болеть, вы же ее вместо пяти минут целый день жевать будете.

Я чувствовала, что мои глаза стали круглыми, как шарики в упаковке, а во рту непроизвольно выделилось большое количество слюны. Так хотелось попробовать хотя бы одну жвачку.

– Дашь попробовать? – я увидела, как подруга достает розовый шарик и запихивает себе в рот, я уловила манящий клубничный аромат.

Карина не спешила с ответом, раздумывая, должна ли она поделиться после того, как я сделала ей подарок в виде коллекции диафильмов.

– Вот, бери, – она повернула упаковку другой стороной, где были открытые ячейки, – Я их пожевала, но они еще сладкие, бери любую. Эта клубничная, эта со вкусом яблока, – рассказывала она, но я не слушала. Я не хотела белый смятый комок резинки, я хотела круглую конфетку, которую Карине было жалко отдавать.

– Ты знаешь, я вспомнила, что родители запрещают мне жевать резинку, спасибо большое.

– Как хочешь, – Карина выплюнула дожеванную резинку в ладонь и затолкала обратно в упаковку мокрую и слюнявую. Взяла новую и принялась чавкать.

Мне не хотелось стоять рядом, ощущать запах и глотать слюни, я встала, чтобы уйти на кухню и выпить стакан воды. Поняв, что ей не перед кем больше красоваться, а я не собираюсь умолять, Карина убрала жвачку и пошла следом.

– Так что, пойдем в цирк? Родители дали мне денег на обед с запасом, у меня осталось и на цирк и на сладкую вату, – Карина шарила глазами по бедной обстановке кухни.

Шкафчики накренились и скрипели, когда их будили прикосновением, в умывальнике гора грязной посуды, на столе нет вазы с печеньем и конфетами, а в открытую дверцу хлебницы выглядывает единственный хлебный сухарик. Поживиться здесь было абсолютно нечем, и на угощение рассчитывать не приходилось.

– У меня денег нет, – созналась я печально, будто считала личным недостатком, помыла посуду, вытерла два стакана и предложила Карине единственное, что было, – кипяченную воду, – Если ты подождешь, я суп приготовлю, сегодня моя очередь.

– Нет, спасибо, – Карина стала открывать и закрывать шкафчики, вдруг обнаружится еще что-то редкое, чего у нее нет. Стол по ее просьбе высунул свой язык, и в ящике зазвенели монеты – О, смотри, какая-то мелочь. Может, наскребешь на сладкую вату.

– Эти деньги нельзя брать, это на хлеб, – я покачала головой.

– Да что ты заладила? Хлеб ты ешь каждый день, а сладкая вата – это редкость. Цирк не каждый день приезжает прямо к твоей школе. Сегодня он есть, а завтра нет. К тому же ты можешь купить не вату, а альбом, новые фломастеры, твои давно не пишут, я пробовала ими порисовать – один скрип. Купишь что-то полезное для себя и сестер, мама еще и похвалит.

Такая идея пришлась мне по душе, и я стала выгребать звонкие монеты. Я так и дрожала от предчувствия удовольствия и страха перед расплатой. Что скажет мама о том, что я взяла без спроса деньги? Я же верну в семью то, что куплю, уговаривала я себя, значит воровством это можно не считать, и быстро спрятала деньги в карман. Руки были влажными и потными, монеты не хотели отлипать и всячески упирались, не желая забираться в карман, но я проигнорировала их попытку остаться дома и никуда не ходить. Проигнорировала и свой голос, который твердил, что поступаю плохо. Я просто твердила себе, что обо всем остальном, кроме похода в цирк, буду думать после. Сейчас я хотела думать только о предстоящем развлечении и о том, что впервые в своей жизни потрачу деньги на себя. И ничего, что это не мои деньги.

Всю дорогу в цирк и обратный путь я пыталась сосредоточиться на удовольствии, которое еще немного и испытаю. Но удовольствие не приходило и уступало место страху, упрекам совести. Я все время спрашивала у Карины время, озиралась, будто боясь, что неожиданно появиться вся семья и уставится осуждающим взглядом: «Не сделала уроки, не сварила суп, не купила хлеб и потратила деньги. О чем ты вообще думала?» Я так и слышала, как братья и сестры дразнят обидным, но заслуженным «воровка». Я своровала деньги на хлеб и теперь им нечего будет есть, кроме жидкого овощного бульона. И никакие фломастеры от этого не спасут. Одна надежда, вдруг мама забудет, что просила купить хлеб и по дороге с работы зайдет в магазин. Тогда могут не заметить пропажи мелочи, может, решат, что уже потратили. Можно настаивать на этом, а неприлично большую пачку фломастеров где-то спрятать на время.

– Можешь хранить мои фломастеры у себя до завтра?

– Конечно, – с легкостью откликнулась Карина, ее рюкзак быстро проглотил новое угощение, и красивые цветные палочки исчезли в глубине между книгами.

Все мои страхи и опасения оправдались, и все вышло именно так, как я и представляла. Хлеб никто не купил, про деньги не забыли, а на семейном совете меня выставили в центре комнаты. Никто не кричал, тихая грусть и осуждение таились на их лицах, но это было еще хуже. Лучше бы они ударили, боль была бы сильная, но быстро затихла. Внутри все дрожало, точно также как дрожала мамина губа, когда она говорила, дрожали ее губы и ресницы. Я чувствовала, что стала в глазах родных черной, все мои плохие поступки проявились на одежде и коже темными неисчезающими пятнами. Я плакала, пытаясь своими горькими слезами смыть прилипшую грязь.

– Ладно, я надеюсь ты усвоила урок, – сказала мама, обращаясь ко всем, с видом человека, который исчерпал все доводы и считает, что больше говорить не о чем, – Неси покупку, покажи остальным.

Я разразилась новыми рыданиями, и сквозь бормотание мама с трудом различила слова: «отдала».

– Ну, хорошо. Предлагаю всем немного отвлечься и посмотреть диафильм, – мама подошла к шкафу, а я закрыла лицо руками.

Как я ненавидела себя. Ненавидела за свое желание понравиться, за то, какой способ для этого выбрала – обокрала своих самых близких людей.

На следующий день, когда я попросила Карину отдать фломастеры, она отказалась.

– Надо было сразу брать. Я маме сказала, что это я их купила, так что теперь не могу вернуть, – ни извинений, ни сожалений Карина не выразила, – Упаковка такая большая, что она сразу заметит пропажу.

Ворованные фломастеры были переворованы.

Иногда так хочется заполучить пузырек Алисы с уменьшающей жидкостью и стать крохой, невидимой никому, вместо этого превращаюсь в немого горбуна и вхожу в класс.

На пороге стоят «двое из ларца», как я их называю. Саша и Паша. У них даже имена созвучные. Плотные габаритные шкафчики, головы квадратные, руки в боки. Встречают. Кого добрым словом, кого поцелуем крепкой руки. Втиснуться между ними проблематично, и я втягиваю в себя все, но кости не хотят вваливаться. Нога касается черного блестящего ботинка с узким крысиным носом, похожим на старуху Шапокляк. Спотыкаюсь, но мне удается устоять и не упасть. В конце концов, за четыре года у меня выработался рефлекс, и я научилась держать себя в равновесии.