Элеонора Мандалян - За порогом дома твоего

Муно положил большую, гладкую голову Анжеле на колени и зажмурился. Она погладила его по лбу, провела пальцем по огромным ноздрям, занимавшим почти половину лица, по мягким обвислым губам, скрывавшим непомерно большой рот…

Ей очень хотелось сказать: «Милый Муно… Мой Муно», но раз уж она пообещала себе молчать, то и не нарушит своего решения.

Муно приоткрыл маленькие, глубоко посаженные глазки и кротко посмотрел на Анжелу.

– Ну, что же ты? Гладь мне шею, почеши за подбородком, – разнеженно промурлыкал он. – Не понимаешь? Эх, ты глупое животное!

Анжела притворилась, будто и вправду не поняла его. А шея у Муно такая длинная, что ей все равно не удалось бы ее всю погладить. Кожа теплая-теплая, почти горячая. И такая гладкая и упругая, будто синтетическая. Цвет кожи тоже необыкновенный – голубовато-серый.

– Му-но! Время питания, – пропела мама Муно. – Зови звереныша и спеши сюда.

Муно проворно поднялся. Он был довольно толст, но длинный хвост, которым он частенько пользовался вместо третьей ноги, делал его более подвижным.

– Цуцу! За мной! – сказал Муно, хлопнув себя перепончатой рукой по бедру.

Он не мог знать, что на самом деле ее звали не Цуцу, а Анжелой. Она покорно встала и пошла за ним. Запахи еды были далеки от манящих, но голод брал свое.

Семья приступала к питанию, когда папа Муно возвращался с прогулки.

На Парианусе удивительная почва. Из нее можно слепить все, что угодно, как из пластилина. Но, в отличие от пластилина, она сохраняет любую форму и не размягчается, может быть потому, что температура на Парианусе всегда одна и та же. Из этой почвы париане лепят себе жилища, лежанки, сиденья, подставки для пищи, посуду. Если парианин еще младенец, ему лепят совсем маленькое сиденьице и маленькую лежанку, а по мере его вырастания их постепенно увеличивают в размерах. Это очень удобно. Мебель в жилищах париан обычно самая простая, без излишеств. Но если среди них попадается любитель пофантазировать, он может налепить всевозможные замысловатости.

В семье Муно таким фантазером был сам Муно. Хоть ему не минуло еще и ста лет (что для Анжелы соответствовало десятилетнему возрасту), всю мебель в жилище и даже стены он разукрасил сам. Тут были барельефы пиру – дерева с самыми сладкими плодами и изображения остроконечных скал, тех самых, что непроходимой стеной возвышались вдоль всего Городища париан и терялись за горизонтом. А прямо над входом в жилище Муно изобразил Анжелу и утверждал, что сделал точную копию. Невозможный выдумщик этот Муно!

Все семейство устроилось вокруг подставки для питания – каждый на своем сиденье. Только у Анжелы, разумеется, не было сиденья. Она примостилась в сторонке на полу и ждала, когда кто-нибудь из членов семьи что-нибудь бросит ей из своей посуды.

Самым добрым, конечно, был Муно. Он так и норовил лакомые куски отдать своей любимице, за что частенько получал от мамаши шлепки. Анжела на собственном опыте знала, как это больно, когда тебя шлепают перепончатой рукой, и искренне жалела Муно.

«Хватит, Муно. Я сыта», – хотела бы сказать она, но упорно хранила молчание.

– Ты сменила мне подстилку? – спросил папа у жены. – Хочу поспать.

– Опять забыла, – сипло вздохнула мама. – А ну-ка, Муно, сбегай поживее.

Муно, отяжелевший от обильной еды, и сам бы не прочь отправиться на боковую, но он не смел ослушаться старших и вразвалку, волоча хвост, направился к росшему тут же около жилища пиру. Дерево отличалось от других не только самыми сладкими плодами, но и самыми широкими листьями. Листья были размером с покрывало и имели нежную бархатистую поверхность. Все париане использовали их вместо простыней и одеял. В матрацах нужды не было, так как пластилиновая почва Париануса, из которой лепят лежанки, достаточно упруга и пружиниста.

Листья пиру меняют раз в два дня. Когда они начинают увядать, их складывают для просушивания на крыше жилища, а потом используют в качестве топлива для приготовления пищи. И так как деревья пиру зеленеют круглый год, они незаменимы для париан.

Анжеле, как верному другу Муно, следовало бы помчаться за ним, тем более что ей нравилась процедура обламывания листьев пиру. Но из гордости она не тронулась с места.

Муно вернулся с целой охапкой листьев. Чтобы не растерять их по дороге, он растопырил перепонки, а сверху придавил охапку своей длиннющей шеей.

– Ах ты лентяйка! – упрекнул он Анжелу. – Не пожелала пойти со мной. А ведь я и тебе принес свежий лист.

Мать тем временем собрала с лежанок увядшие листья, отец ловко забросил их на крышу. И она принялась раскладывать свежие бархатистые.

– Муно, не пора ли тебе вести Цуцу на смотрилище? – напомнил отец, заворачиваясь в лист пиру.

– Эй, Цуцу, пошли! – позвал Муно.

Анжела терпеть не могла эти смотрилища, но каждый раз безропотно следовала за ним.

Хотя Парий стоял в зените, было не жарче, чем во время его восхода. Только в полуденные часы он сверкал особенно ослепительно – Анжеле приходилось щуриться, чтобы не болели глаза.

На самой большой площади Городища уже собралось с полсотни парианских малышей. Держа Анжелу за руку, Муно с трудом продирался сквозь них. Посреди площади, на возвышении их дожидалась старая парианка. Ее маленькие оплывшие глазки недовольно поблескивали. Ей было, наверное, лет 600–700, потому что кожа ее потрескалась и свисала складками.

– Сегодня ты заставил нас ждать, – строго сказала она Муно.

Анжела покорно заняла свое место. Старая парианка, вооружившись блестящим прутиком, срезанным с пиру, подошла к ней.

– Итак, дети, хорошо ли вы усвоили прошлое смотрилище? – громко спросила она.

– Хорошо! – послышалось с разных сторон.

– Так давайте вместе повторим. Готовы?

– Готовы! – хором отозвались длиннохвостые малыши.

– Что это такое? – спросила парианка, тыча прутиком в Анжелу.

– Неведомое существо, – дружно ответили ей.

– Правильно, – одобрительно кивнула парианка, и отвислая кожа на ее шее заколыхалась.

– А кто мне расскажет подробнее об этом странном существе?

– Можно, я? – промурлыкала хорошенькая парианочка, поднимаясь на возвышение.

Она подошла совсем близко к Анжеле и стала внимательно изучать ее, будто повторяла про себя заученный урок. Анжела не менее внимательно глядела на малышку. Ее ухоженная, нежно-голубая кожа лоснилась под лучами Пария, а на гладкой, длинной, изящно изогнутой шее красовалась розовая ленточка, вернее, полоска коры с розового дерева мунго, которое росло в труднодоступных местах, на отвесных склонах скал.

Малышка казалась Анжеле такой хорошенькой, наверное, потому, что у нее были маленькие, по сравнению с остальными, аккуратные ноздри и ярко-зеленые, как звезды Париануса, глаза.