Николай Александров - Отец сказал (сборник)

– Матвей, ты не Карабас Барабас, чтобы подвешивать меня, как Пьеро, на стенной крючок.

– И это всё, что мне мог сказать человек, после того как я лбом все двери обстучал и вынул его с Острова, на котором даже черти передохли, – в город и с квартирой?!

– Матвей, я ведь тебя не просил. Может, мне на Северном Острове теплее было, – Лукин поправил фуражку и немного обмяк. – Пойдём, я тебя до твоего паровоза провожу, – предложил он, указывая на генеральский джип.

– Ну, язва. Хуже крапивы, – с облегчением выдохнул генерал, будто ещё раз убедился, что в выборе начальника гарнизона не ошибся.

– Видишь, как получилось: хороших – по хорошим, а меня к тебе, – привычно съязвил Лукин.

– И почему я тебя тогда ещё, в училище, на ковре не задушил? – генерал слегка ударил полковника по плечу, приобнял по мальчишески за плечи и направился к машине.

– Видимо, на крайний случай берёг, – скинул его руку Лукин. – Чтобы потом всё-таки рассказать мне действительные причины моего волшебного перевода с Крайнего Севера, да в самую серёдку округа. Я же, Платоша, тоже многое уже видел, а оттого и много знаю. Не переживай, всё сделаем, как надо, служба есть служба. Не подведу! – Лукин на прощание крепко сжал руку генералу.

– Ух! Хватка у тебя мёртвая, помнишь, на занятиях по самбо я тебя положил на ковёр хитрым приёмом? Лежу сверху, а ты пыхтишь и пытаешься вырваться, а я говорю тебе: «Спи, Лукаша, не отпущу», и болевой тебе жму! А ты вдруг зашипел: «Отпустишь», и ведь встал вместе со мной на плечах, вот ведь силища-то какая была! А!

– Да дело не в силе, хотя, я действительно крепок был.

– Правильно, не в силе, а в характере! Вот потому-то ты и здесь! Тебя не сотрёшь, потому что ты уже как памятник в землю врос. Не своротишь, тебя одолеть нельзя, убить если только, но они на это не пойдут.

– Кто они?

– Это я к слову. Ну, давай, прощай, брат, я, если что, рядом, я, если что, прикрою. – Они обнялись и, более по привычке, отдав честь, расстались.

Скоро курочка бегает и деньги тратятся, но не враз сказка складывается, особенно о гарнизоне, состоящем в том числе и из тех, кто просто «отмывает» свою биографию, и приблудившихся случайных птенцов, прибитых мутным потоком очередных реформ, которые, как всегда, заканчиваются окончательным обнищанием бедных и достатком и властью мысливших и державших хвост по ветру.

А ещё, если гарнизон разместился не на Северном полюсе, а в центре города, то наладить службу и навести порядок – задача не из лёгких. С ходу такую крепость не взять. Но настоящая беда случилась, когда много талантливых, умных, профессиональных офицеров ушло из армии – куда угодно, – лишь бы за борт не блевать и семьи кормить.

А потом, по сценарию большого бизнеса и желающих приумножить собственный капитал, вдовесок ко всем свалившимся бедам, армию превратили в банальный потребительский рынок, который возглавили люди, способные только продавать, покупать, менять и откладывать копеечку себе в карман на чёрный день. При таком «счастливом» случае наладить службу становится значительно легче, потому что в этой ситуации всем уже ни до чего дела нет, всем уже всё «по барабану», «до фени», «до лампочки», и всем становится понятно, что ни порядок, ни служба, ни армия никому не нужны.

Погрузившись в работу, уже через неделю Лукин собрал офицеров гарнизона. Он принялся распекать всех и каждого в отдельности, он обвинял офицеров в неспособности навести элементарный порядок во вверенных им подразделениях. Он угрожал, унижал, оскорблял, обзывал «памперсами» и «порожняком». Офицеры сидели молча и безразлично. И вдруг кто-то сказал в наступившей тишине:

– Сам бы попробовал.

– Чьё мнение? Попрошу представиться, – приказал Лукин.

Поднялся офицер и доложил.

– Капитан Соколов.

– Обоснуйте своё мнение, капитан. Или вы на меня желаете переложить обузу своих обязанностей?

– У нас открытый военный городок, товарищ полковник. Однако родственники, друзья срочников и всякий и прочий элемент беспрепятственно проникают на территории частей и не только по ночам, но и днём гоняют на машинах, часто пьяные. Мы находимся на службе, а наши семьи в это время беззащитны. Вы здесь не живёте, а по ночам в городке ор стоит, песни, маты, салюты, собачий вой и женские вопли. Детей усыпить не можем. Я хотел доложить, что есть обстоятельства, которые не позволяют нам работать в полную силу. Смею заметить, что не все решения в пределах моей компетенции. Поступают даже конкретные угрозы по адресам некоторых офицеров. Мы действительно опасаемся за жизнь и здоровье своих семей. И ещё, товарищ полковник, позвольте не согласиться с вами…

– Не позволяю. Садись, капитан. Больше всего мне понравился ваш рассказ про женские вопли. Я покажу вам пример наведения порядка. Обещаю. Но начну это делать с вас! Где майор Шишкин и капитан Шунько? Почему их нет?

– Товарищ полковник, – поднялся начальник штаба подполковник Бабахин, – майор Шишкин и капитан Шунько просили передать…

– Не понял, подполковник… Хорошо, пусть будет так, в чём, собственно, их просьба состоит?

– Просили передать, что они уехали по делам в штаб тыла и на совещании присутствовать не смогут.

Много видел за время службы полковник Лукин, но столь вызывающего и открытого высокомерного пренебрежения к работе и вышестоящему должностному лицу ещё не встречал. И этот выпад нужно было принимать как вызов на дуэль. Он отошёл к окну и спокойно сказал, глядя на лоскуты асфальта на дороге:

– Слов нет, ребята. Вы все здесь откровенно забурели. Из вас уже борщ можно варить. И я его сварю, чудой-юдой буду. Все свободны, кроме начальника штаба.

Октябрь месяц совершенно необычайный! Его с одного боку не рассмотришь, а если и рассмотришь, то всё равно не поймёшь, путаник он, путаник-перепутаник. То, непогода и холод со снегом сыплет и лёд подстерегает ногу, а то вдруг утро ясное, сухое, прохладное и звонкое, как льдинка на веточке искрится, а чуть ободняет – как барышня раскраснеется и ярким солнцем по прозрачным колкам льёт без устали, да и во всю ширь теплом дышит. И только упрел, и только разомлел человек, а он вдруг опять в грязь, да в мразь морозную, да в мучительную сырость. Вот же зараза какая! За то и имя у него противное – Октябрь Лешак-Нежить.

В лес, бывало, зайдёшь, а он играть начинает, страху нагоняет. То зверем воет, то разбойником свищет, то змеёю шипит и листву под ногами гонит, то затрещит по-медвежьи сучковато, то аукнет-расхохочется, то плачем совиным вдруг зайдётся.

А и в городе не лучше, то тихоней с утренним ледком на лужице прикинется, то вдруг рёвом ревёт в проводах, да в водосточных трубах гудом гудит. То полы куртки вдруг из рук вырвет, распахнёт настежь и тёплый шарф на шею выдует. Ну, словом, нечисть она и есть нечисть!