Мадлен Л`Энгл - Быстро вращается планета

Она задумчиво погладила Ананду, потом подняла руку, касавшуюся собачьего бока. От руки исходило теплое сияние.

– Я сказала Чарльзу Уоллесу, что отвыкла вникать. Наверное, я слишком повзрослела. Откуда ты узнала, что нужна нам, Ананда? Ведь когда я прикасаюсь к тебе, то вникаю так глубоко, как никогда прежде.

Мег снова положила руку на теплый бок и закрыла глаза, дрожа от сосредоточенности.

Она не увидела ни Чарльза Уоллеса, ни единорога. Не увидела ни знакомой местности со звездным валуном, лесом и холмами, ни ночного неба с бесчисленными галактиками. Она не увидела ничего. Вокруг не было ничего. Не было ветра, на котором можно нестись, который может сдуть.

Не было ничего. Не было ее. Не было темноты. Не было света. Ни взгляда, ни звука, ни касания, ни запаха, ни вкуса. Ни сна, ни пробуждения. Ни грез, ни знания.

Ничего.

А потом вспыхнула радость.

Все ее чувства ожили, пробудились и наполнились радостью.

Темнота была, и темнота была хороша. Как и свет.

Свет и тьма танцевали вместе, рождались вместе, порождали друг друга, никто не предшествовал, никто не шел следом – оба существовали в полноте своей, в ритме радости.

Утренние звезды пели вместе, и древняя гармония была юна, и это было хорошо. Это было очень хорошо.

А потом ослепительная звезда повернулась спиной к тьме, и тьма поглотила ее, и, поглотив ее, тьма сделалась тьмой, и теперь во тьме было нечто неправильное, и что-то неправильное было в свете. И это было нехорошо. Великолепие гармонии разбил пронзительный крик, шипение, смех, в котором не было веселья, а лишь отвратительная, ужасная какофония.

С непонятной уверенностью Мег осознала, что она сейчас переживает то, что переживает Чарльз Уоллес. Она не видела ни Чарльза Уоллеса, ни единорога, но она постигала знание Чарльза Уоллеса.

Разрушение гармонии было болью, было страданием, но гармония поднялась над болью, и радость запульсировала в свете, и свет с тьмой снова познали друг друга и стали частью радости.

Звезды и галактики помчались, становясь все ближе, ближе, пока множество галактик не сделались одной галактикой, одна галактика сделалась одной солнечной системой, одна солнечная система сделалась одной планетой. Нельзя было сказать, что это за планета, ибо она еще только формировалась. Пар поднимался над расплавленной поверхностью. В этом предначальном котле не могло быть ничего живого.

Потом появились всадники ветра и запели древнюю гармонию, и мелодия эта все еще была нова, и ласковые ветра остудили жар. И кипение, шипение, горение, испускание пара превратились в дождь, в эпохи дождя, тучи изливались непрерывными потоками дождя, что покрыл всю планету целительной тьмой, пока не иссякли наконец, и тусклый свет пробился сквозь полог и коснулся вод океана, слабо поблескивавшего, как огромная жемчужина.

Из моря поднялась земля и начала покрываться зеленью. Крохотные побеги превратились в огромные деревья, папоротники выше самых высоких дубов. Воздух был свеж и пах дождем и солнцем, зеленью деревьев и растений, синевой неба.

Воздух был насыщен влагой. Солнце горело, как медь, за плотной завесой облаков. Горизонт дрожал от жары. Из-за высокого папоротника высунулась маленькая зеленая голова на длинной тонкой шее, растущей из массивного тела. Шея покачивалась, пока маленькие глазки осматривались по сторонам.

Тучи закрыли солнце. Тропический ветерок усилился и превратился в холодный ветер. Папоротники поникли и увяли. Динозавры пытались уйти от холода и умирали: их легкие схлопывались от резкого понижения температуры. Лед неумолимо затягивал землю. В отдалении брел, принюхиваясь, огромный белый медведь, искал пищу.

Лед и снег, и потом снова дождь, и наконец солнечный свет, вырвавшийся из-за туч, и снова зелень, зелень травы и деревьев, синее небо днем, искорки звезд ночью.

Единорог и мальчик очутились на тихой поляне, окруженной деревьями.

– Где мы? – спросил Чарльз Уоллес.

– Мы здесь, – нетерпеливо ответил единорог.

– Здесь?

Гаудиор фыркнул:

– Ты что, не узнаешь?

Чарльз Уоллес оглядел незнакомую местность. Папоротники тянули листья к небу, словно пили синеву. Деревья вздымали ветви, будто стремясь поймать ветер.

Мальчик повернулся к Гаудиору:

– Я никогда прежде здесь не бывал.

Гаудиор озадаченно покачал головой:

– Но это твое собственное Где, хотя и не твое Когда.

– Мое что?

– Твое собственное Где. Ты стоял здесь и взывал к Небесам, и тебе послали меня.

И снова Чарльз Уоллес огляделся и покачал головой.

– Ну да, это Когда сильно другое, – уступил Гаудиор. – Ты не привык двигаться во времени?

– Я двигался во времени пятнадцать лет.

– Но только в одном направлении.

– А! – Мальчик наконец понял. – Это не мое время, да? Ты имеешь в виду, что мы в том же самом месте, где звездный валун, и лес, и дом, но в другом времени?

– Единорогам легче двигаться во времени, чем в пространстве. Пока мы не узнаем точнее, что нам надлежит сделать, я буду чувствовать себя увереннее, если мы будем оставаться в том же Где.

– Так ты знаешь, где мы? Ну то есть когда? В прошлом или в будущем?

– Я думаю, ты назвал бы это Когда «Давным-давно».

– Так мы не в настоящем времени…

– Конечно в настоящем. Где мы, там и настоящее время.

– Мы не в моем настоящем. Не в том Когда, когда ты пришел ко мне.

– Когда ты призвал меня, – поправил его Гаудиор. – Когда – не имеет значения. Важно то, что происходит в этом Когда. Ты готов двигаться дальше?

– Но… ты же сказал, что мы будем здесь? Там, где был звездный валун – ну то есть будет.

– Да, сказал. – Гаудиор ударил копытом по буйной зелени молодой травы. – Если ты намерен исполнить то, что тебя попросили исполнить, тебе придется путешествовать взад-вперед.

– Взад-вперед во времени?

– Во времени, да. И в людях.

Чарльз Уоллес изумленно посмотрел на него.

– Что?

– Тебя призвали найти одно из Могло-Бы-Быть, и чтобы сделать это, тебе придется Погружаться в других людей.

– Погружаться? Но я не знаю, получится ли у меня…

– А почему нет? – удивился Гаудиор.

– Но… если я мысленно Погружусь в кого-то, что станется с моим телом?

– О нем позаботятся.

– А я вернусь обратно?

– Если все пройдет хорошо.

– А если не все пройдет хорошо?

– Будем твердо надеяться, что все пройдет хорошо.

Чарльз Уоллес обхватил себя руками, словно пытаясь согреться:

– Ты удивляешься, что я боюсь?

– Конечно ты боишься. Я тоже боюсь.

– Гаудиор, это очень страшно, когда тебе небрежно говорят, что ты должен отправиться в чье-то чужое тело. Что будет со мной?

– Я точно не знаю. Но ты не сгинешь. Ты останешься собой. Если все пройдет хорошо.