Юрий Игрицкий - Россия и современный мир №1/2011

Приграничная торговля втягивала регион в глобальный товарооборот. Навстречу лесу, рыбе и полезным ископаемым шли товары народного потребления, вычислительная техника, автомобили, валюта (судя по косвенным данным, баланс теневой торговли был активным) и многое другое. Конечно, регион интегрировался в АТР не совсем так, как мечталось, т.е. не как постиндустриальный центр, а как поставщик ресурсов в качестве «хоры», а не метрополии. Но даже такое положение делало традиционные виды деятельности вполне доходными и экономически эффективными, особенно если учесть, что основной оборот товаров и финансов протекал вне государственного фискального контроля и, следовательно, имел все преимущества «льготного налогообложения» (3, с. 23). Показательно, что совокупный валовый региональный продукт Дальнего Востока в середине 1990-х годов почти на 40 % меньше стоимости потребленных населением услуг. Примерно также соотносятся номинальная заработная плата и «заявленный доход» (5, с. 69).

Как и по всей стране в «романтический» период развития отечественного бизнеса первой половины 90-х годов, функции обеспечения экономического порядка и поддержания бизнеса взяли на себя криминальные сообщества (6). Криминальный мир Дальнего Востока оказался наиболее организованным силовым сообществом, наименее «отягощенным» наследием советской патерналистской психологии. Однако к концу 90-х региональная власть «перехватывает» эту роль, не отказавшись от отдельных представителей прежних структур.

Бизнес Дальнего Востока из приграничной торговли превратился в сложную систему экономических предприятий, вполне интегрированных в глобальную экономику и относительно дистанцированных от экономики остальной части страны (менее 4 % продукции региона было востребовано в России). Немаловажно и то, что криминальные сообщества в силу своей нелегальности не могли организовать диалог с центром и тем самым сообщить бизнесу необходимый для активного международного сотрудничества уровень легальности. Региональные власти с этой функцией справились. В этот период крупнейшие «авторитеты» вытеснялись из бизнеса или из жизни. Бизнес-сообщества срастаются с властными сетями в регионе и бизнес-структурами за его пределами. Заметим, что хозяйственный расцвет региона начинается на рубеже столетий, несколько раньше шквала нефтедолларов, захлестнувших Россию. Понятно, что эта деятельность, хотя и нуждалась в определенной степени легальности и была легитимной в сознании жителей региона, в статистике отражается достаточно слабо. Там тенденции развития Дальнего Востока укладываются в структуру «дальневосточных страшилок» и характерны для большей части депрессивных регионов (11, с. 10–18). Дальний Восток в сознании российских властей оставался «пустым», в невидимом же пространстве происходило становление сложной и динамичной системы.

Участие в мировой торговле, обусловило рост внутрирегионального потребления. Дальний Восток начинает строиться, обзаводится социальной сферой. Дальневосточные капиталы инвестируются и в экономику региона, и в экономики сопредельных стран АТР (Китай, Республика Корея, Канада и др.). Рабочих рук не хватает. На помощь приходят граждане дружественных сопредельных стран. Показательно, что в строительстве, лесном секторе, сельском хозяйстве граждане Китая и Северной Кореи вытесняют местных работников. Точнее, местные работники, по большей части, предпочитают иные, менее трудозатратные и более доходные сферы деятельности.

Дальний Восток вполне успешно выживал и даже развивался. Вопреки традициям освоения его «переход в режим консервации» не привел к качественному сокращению или деградации региональной структуры. Структура трансформировалась, включив в себя множество новых элементов. Возникла сложная логистическая сеть, формируются сеть ресторанов достаточно высокого уровня, сложный и разветвленный автосервис, интенсифицируется местная культурная жизнь: возникают новые фестивали, театральные коллективы. Появляется масса подсобных производств: от бирж и страховых обществ до предприятий по сборке компьютеров и автомобилей. Владивосток по количеству машин на душу населения и уровню развития автосервиса оказывается самым «развитым» городом России. Хабаровск уже несколько раз признавался самым благоустроенным городом страны. Развивается индустрия гостеприимства. Региональные столицы на рубеже веков приобретают необходимый лоск. Неприязненное отношение к китайцам, фиксируемое в середине 90-х годов, сменяется на нейтральное, прагматическое. Более того, в ряде интервью, собранных автором в ходе реализации проекта «Феномен проточной культуры: возникновение, функционирование, деградация» (РФФИ, 2005 г.) отмечалось восхищение деловыми качествами китайских партнеров.

Но в нулевые годы страна вновь вспомнила о наличии дальневосточных территорий. Активно властное воздействие обрушилось на регион, создав новый поворот сюжета. Начали осваивать, как и в предыдущие периоды, «пустое пространство», а натолкнулись на заполненное. Такая неожиданная «заполненность» региона и была осмыслена как внутренняя угроза , что вызвало ответные действия центральной власти, и заставила защищаться дальневосточную периферию. Такое неожиданное для обеих сторон столкновение породило новый миф о «тотальной коррупции», «чиновном беспределе» в регионе.

Проблема «тотальной коррумпированности» Дальнего Востока всплыла недавно. В качестве имманентной характеристики она начинает фигурировать с 2006–2007 гг. Ее предшественник – миф о «преступном мире» Дальнего Востока, наследнике ГУЛАГа и «планеты Колыма» – имел совершенно иной смысл и функцию. Он отражал эпоху борьбы криминальных и государственных силовых предпринимателей за контроль над бизнес-сетями. Победа региональной власти фиксировалась как победа над преступностью. Сама же коррумпированность дальневосточных чиновников не особенно беспокоила федеральные власти. Борьба с коррупцией, как показал Г. Мюрдаль, всегда выступала наиболее эффективным инструментом силового взаимодействия «внутри» государства или с «несистемными элементами» политической структуры (10, с. 97–103). Но раз такая потребность борьбы с коррупцией ощущается высшими должностными лицами государства, значит есть или мнится некая значимая угроза. В чем же она?

Государство ощутило потребность создать на Дальнем Востоке альтернативный рынок энергоресурсов. Не вдаваясь в спекуляции на тему насколько серьезным было это стремление, отметим, что оно привело к интенсификации финансирования «региональных проектов», связанных с транзитными возможностями дальневосточных территорий: трубопроводы и железная дорога, портовые мощности, автодороги и терминалы – все это стало из «планов» переходить в реализуемые проекты. Но восторгов спасаемого региона это не вызвало. Причин здесь несколько. Во-первых, дальний Другой (государство, центр), символически легитимизирующий регион, но не проявляющий к нему особого внимания внезапно оказался ближним Другим. У этого универсального легитиматора, ближнего Другого на Дальнем Востоке оказались интересы, никак не связанные, во всяком случае, не связанные напрямую с инте-ресами жителей. Более того, для их реализации необходимо было «отвлекать» существенные ресурсы (строительные мощности, транспорт, людей и т.д.) от деятельности, которая «кормит» Дальний Восток. Чем масштабнее оказывались проекты, тем труднее было поддерживать уже сложившуюся инфраструктуру. Но даже не это оказалось самым трудным. В конце концов, из центра шел тот же самый ресурс, который мог быть использован. Вокруг него тоже стали формироваться сети, перераспределяющие этот ресурс в интересах существенно большего круга акторов.