Юрий Игрицкий - Россия и современный мир №1/2011

«Пустота», «редкое население» Дальнего Востока для дальневосточников – это прежде всего подчеркивание значимости каждого человека. Проблема ни в каком-то особом – гуманистическом – духе. Просто на фоне относительно редкого населения и развитых сетевых структур (2, с. 28–39) ресурс каждого оказывается значимым. Именно он в изменившихся условиях (смена приоритета деятельности, сокращение господдержки и др.) может оказаться способным на конвертацию уникальных умений в спасительную форму деятельности (14, с. 21–25).

Такое отношение связано и со спецификой освоения региона. Как отмечалось выше, периоды активной «государственной заботы» о продвижении на восток, когда в регион текли финансовые, материальные и людские ресурсы, чередовались с периодами «временного охлаждения». Но в период «приливов» далеко не любая деятельность в регионе получала поддержку. Только ключевое направление официально присутствовало в регионе. В разные периоды это могла быть пушнина, серебро, золото, ВПК и военные базы, рыболовство и т.д. В очередной «приливный» период менялось начальство, менялись приоритеты, а вместе с ними и вся легальная социально-экономическая структура региона на них ориентированная. Остальная часть населения с ее хозяйственной активностью исчезала из отчетов губернаторов и советских руководителей региона.

В периоды политических осложнений или хозяйственных неурядиц регион переходил в «режим консервации». Застывала видимая хозяйственная и культурная жизнь. Население заметно (порой в полтора и более раза) сокращалось. Все пространство «внутри» региона становилось «невидимым» для государства. Существенной оставалась только задача обороны границы.

В «невидимом» регионе возрастало значение «невидимых» форм деятельности, индивидуальной активности, что в условиях ослабления административного давления позволяло региону пережить трудные времена в ожидании, когда политическая воля вновь направит на дальневосточную окраину людей, финансы, материальные ресурсы. Именно эта местная активность создавала более или менее комфортные условия существования. Благодаря «невидимкам», в регионе формировалась особая структура, обозначенная нами как «проточная культура» (2, с. 28–39), призванная «гасить» избыточные инновации, идущие из столицы, приспосабливать их к местным условиям. Структура социальной ткани, ее неформальная часть обеспечивала выживание населения дальневосточной окраины, превращая лидера местного сообщества в «государево око» в кратчайший период (15).

В свою очередь государство никогда не отказывалось от задачи освоения «пустых земель». Однако смысл концепта здесь был иной. Поскольку то, что существовало в регионе, не находило места в отчетности, а то, за что чиновнику надлежало отчитываться, отсутствовало, документально регион представал «пустым» и в глазах имперского чиновника, и в глазах сотрудника Госплана. Но эта пустота была лишена смысловой и ценностной окраски. Она была только пространством для освоения. «На бумаге» освоение региона каждый раз начиналось с нуля. То, что на месте современного Комсомольска-на-Амуре уже был поселок, никак не отражено в мифологии «города на заре». Местные интересы не игнорировались – о них просто не знали. Они не существовали юридически.

Властное воздействие центра воспринималось как чуждое. Но именно с ним в регион текли ресурсы, бóльшие, чем ресурсы местного сообщества. Эти ресурсы нужно было только соответствующим образом направить, перераспределить. Они были необходимы и желательны, как любой дополнительный и не требующий особого риска ресурс. Однако для использования его было необходимо принять мифологему «пустого и сурового пространства» и одновременно знать, что оно «не совсем пустое», чтобы потекли они в правильном направлении. Таким образом, центральная власть в очередной раз осваивала «пустынные земли», преодолевая «естественные трудности», а местное сообщество получало необходимые для развития ресурсы. Эта идиллия была нарушена на рубеже XX и XXI вв.

Здесь сказалось несколько обстоятельств. Во-первых, вопреки устойчивым представлениям, в период политических неурядиц 90-х годов в сравнении с предыдущими «кризисами» регион покинули крайне мало людей. Если в предшествующие периоды деградации речь шла о 30–50 % уехавших (18, с. 102), то на этот раз – чуть более 10 % населения. Оставшиеся «невидимки» составляли уже достаточно серьезный слой, который мог существенно влиять на властное воздействие, по крайней мере на собственной территории. Да и «разбавлять» его новыми потоками переселенцев у государства не было возможности.

Во-вторых, оставшиеся 90 % оказались в непривычных для окраины условиях. Традиционно и вполне логично «абсолютно удаленный» Дальний Восток в периоды деградации стремительно архаизировался. Показательна здесь распространенная легенда о том, что в годы Первой мировой войны колеса в Приамурье смазывали сливочным маслом вместо солидола. Поскольку инновации шли только с «запада», а «запад» оказался временно заблокирован, регион переходил на «натуральное хозяйство» с установкой на автаркию, выживал. Выживать он начинает и в 90-е годы. Но иным оказывается ближайшее окружение.

Падение «железного занавеса» поставило Дальний Восток России лицом к лицу с наиболее интенсивно развивающимися экономиками мира. Азиатские «ворота в глобальный мир» оказались ближе и доступнее, чем собственные (16). Их агрессивная экономика остро нуждалась в природных ресурсах, которыми богат регион, и готова была за них платить. Период «челночной» торговли, всколыхнувший население региона, приватизация дальневосточной части «советского трофея» создали накопления, необходимые для международной торговли. Однако дальневосточный «трофей» состоял в основном из предприятий ВПК, не особенно рентабельных, а торговля его продукцией нарушала интересы государства. Не случайно, что наиболее современные предприятия региона пребывают сегодня в жалком состоянии в ожидании федеральных вливаний. Гораздо большую ценность имели «побочные» виды деятельности. Вылов ценных пород рыб и иных морепродуктов (рыболовецкие флотилии), добыча полезных ископаемых, лес и т.д. За них и шла борьба в первой половине 90-х годов. Конечно, рыба вполне могла быть потреблена в пределах региона, а из леса можно было бы построить дома. Но торговля была выгоднее. В кратчайший период доходные виды внешнеэкономической деятельности становились массовыми, обрастали подсобными и смежными производствами, втягивали большую часть населения. Спортивные и комсомольские организации, рабочие бригады, землячества и кафедры в 90-е годы почти мгновенно развернулись в бизнес-сети, чему способствовала традиционная сетевая структура социальной ткани региона.