Юрий Игрицкий - Россия и современный мир №3/2012

После распада СССР (это проблема, требующая отдельного анализа) Б.Н. Ельцин и его сподвижники заявили о радикальном разрыве с прошлым, однако новая властная структура оказалась довольно традиционной. Демократическая Конституция 1993 г. во многом воспроизвела конфигурацию власти, намеченную в самодержавной конституции 1906 г. Вместе с тем в стране ширилось понимание неэффективности и низкого качества новопровозглашенной демократии. Объяснения этому, однако, давались разные. Нельзя было отрицать наличие большого разрыва между ожидаемым и действительным. Некоторые связывали существующие проблемы с утратой независимой и консолидированной властной основы режима, другие – с неспособностью режима соответствовать нормативным идеалам и лучшим международным практикам. Первая точка зрения казалась лучше соответствующей действительности и более созвучной отечественной традиции, тогда как вторая была абсолютно непрактичной, умозрительной и чужеродной. Первая позиция постепенно возобладала как в умах власти, так и населения в целом. Второй же придерживались догматичные демократы и ревностные критики ельцинского, а затем и путинского режимов. Несмотря на все достижения конца 80-х и начала 90-х годов, как их сторонники, так и их противники отмечали существенные недостатки ущербной демократии 4 4 . Это выражение я встретил в американских средствах массовой информации во время стажировки в Питтсбургском университете осенью 1995 г. По-английски замечательная формула Гайдара звучала: «We have crippled democracy, but it is a democracy at the end of the day», т.е. – у нас ущербная демократия, но это демократия в конце концов. Русской версии данной формулы мне найти не удалось. – этот термин использовал даже убежденный приверженец демократизации Егор Гайдар. Подобное согласие было естественным только потому, что сторонники обеих точек зрения придерживались нормативных интерпретаций. И когда реальность оказалась далекой от воображаемого идеала, они назвали эту реальность плохой.

Другой и, вероятно, более существенной причиной безрезультатности демократических попыток в 90-х годах был быстрый автократический поворот. Двадцать месяцев, прошедших после распада СССР были своего рода периодом двоевластия президента-реформатора и «популистского» Верховного Совета. Обе власти действовали в очень неясно очерченных демократических институциональных рамках. Фактически никаких обязательств придерживаться провозглашенных правил демократического поведения не было. Эти правила никаким образом не были привязаны к текущей практике принятия решений и разрешения вопросов.

В то время как некоторые члены Верховного Совета могли искренне верить, что их законодательство обладает практическим инструментальным значением, именно Ельцин первым делом озаботился обеспечением минимального уровня управляемости в стране. Его победа была открытым реваншем самодержавия, сопровождавшимся восстановлением послевоенной системы правления, хотя и в новой нормативно-конституционной оболочке, системы, характеризующейся также отсутствием идеологического наполнения псевдодемократического дискурса. Тенденция к ослаблению режима и проведению реактивной политики и стратегии принятия решений получила второе рождение. Слабость режима можно было с легкостью интерпретировать как его либерализм. Его неспособность эффективно консолидировать личную власть Ельцина считалась признаком демократии. Кризис 1998 г., последовавший за ним финансовый дефолт и обрушение рубля четко показали, что тенденция к ослаблению режима достигла своего предела. Возможности реактивной политики были исчерпаны до дна. Этого дна Россия достигла осенью 1998 г.

В преддверье выборов 2000 г. президент-самодержец избрал своего преемника. Тот с легкостью победил на выборах, однако задачи, которые Владимиру Путину предстояло решить, были не из легких. Самая непосредственная задача Путина состояла в том, чтобы консолидировать свою власть, а в перспективе президентскую и самодержавную. Одним из его первых шагов стала отмена прямого участия губернаторов в работе Совета Федерации. Эта инициатива была направлена на предотвращение появления альтернативного, по типу боярской думы, источника власти в стране и в полной мере соответствовала логике самодержавно-автократического поворота. Однако этот поворот отнюдь не предполагал невозможности поиска альтернатив развития и осмысленной дискуссии по этому поводу и внутри режима, и в обществе. Так, одновременное с удалением губернаторов из Совета Федерации создание Государственного совета, в состав которого вошли ключевые губернаторы, также могло способствовать проведению характерных для демократических режимов дискуссий по стратегическим альтернативам развития страны.

Неопределенность была недолгой. Выбор вскоре был сделан – и не в пользу формирования базы проактивной политики. Уже к 2003 г. президентская администрация работала над ограничением и сужением повестки дня дискуссий об альтернативах развития России. Осенью того же года один из наиболее эффективных инициаторов этих дискуссий Михаил Ходорковский был арестован. После захвата террористами заложников в школе Беслана в сентябре 2004 г. Путин провозгласил политику укрепления вертикали власти. В результате открытого самодержавного поворота восстановление советских режимных характеристик стало неминуемым. Возникавший порядок по многим важным аспектам напоминал вторую или послевоенную советскую систему.

Наиболее важным, пожалуй, аспектом поворота стало идеологическое конструирование политической повестки дня. На информационных каналах доминирующее положение заняла официальная позиция, тогда как все альтернативные точки зрения отодвигались за пределы информационного поля. Для того чтобы отчетливо отделить официальный идеологический домен самодержавной власти от фрагментированных и маргинализуемых неофициальных пространств общения и был введен термин «суверенная демократия», впервые расшифрованный заместителем руководителя администрации президента Владиславом Сурковым на выступлении перед стажерами Центра подготовки партийных кадров партии «Единая Россия» 7 февраля 2006 г.

Большинство читателей с детства помнит железное правило капитана Врунгеля: «Как вы лодку назовете, так она и поплывет!» Из уст различных людей у нас и за рубежом можно услышать самые различные квалификации России. Однако за точку отсчета следует, вероятно, взять то, как она называет себя сама. В соответствии с собственной конституцией Российская Федерация – демократическое федеративное правовое государство с республиканской формой правления (ст. 1). В ст. 7 и 14 уточняется, что Россия также социальное и светское государство. То, что Россия также и суверенное государство вытекает из ст. 3, а то, что конституционное, из самого факта существования конституции и из ее основных положений.