Анатолий Алексин - Все лучшие повести для детей о весёлых каникулах (сборник)

Липучка, пригнувшись, бросилась к столу и схватила тетрадку. Я кинулся за ней: ведь там, в тетрадке, были советы нашей учительницы русского языка, как лучше мне подготовиться к переэкзаменовке. Я вырвал тетрадку:

– Это не стихи… Это… совсем другое…

– Ой, как же не стихи? Опять обманываешь, да?

– То есть там стихи… Но я ещё не могу их показать. Я ещё…

– Ой, покажи! Покажи! Прямо любопытно до ужаса!

– Нет-нет, – сказал я, поспешно пряча тетрадь под скатерть. – Сейчас нельзя… Я ещё не обработал как следует. Вот обработаю – и тогда обязательно прочитаю…

– Новое стихотворение, да?

Я неопределённо пожал плечами.

– Ой, понимаю! Писатели всегда много раз переписывают свои произведения. Вот Лев Толстой, например, «Войну и мир» семь раз переписывал. Я сама где-то читала…

Через секунду она пришла в восторг от нового открытия:

– Ой, Шура, а у тебя ведь и имя такое поэтическое – Александр! Как у Пушкина.

Не знаю, с кем бы ещё на радостях сравнила меня Липучка, но тут, к счастью, появился Саша.

Он был очень серьёзен. И, как всегда в такие минуты, руки заложил за спину, глядел исподлобья и нетерпеливо покусывал нижнюю губу. А говорил коротко, отрывисто, вроде бы приказания отдавал:

– Ну-ка, выйди, Липучка. Прогуляйся!

Липучка независимо устремила в потолок свои глаза и нос, усыпанный веснушками:

– А чего ты распоряжаешься в чужой комнате?.. Шура, мне можно остаться?

Я взглянул на Сашу, потом на Липучку, потом на пол и неопределённо пожал плечами.

– Секреты, да? – насмешливо спросила Липучка. – Говорите, что девчонки секретничают. А сами?

Мы с Сашей молчали.

– Значит, мне уходить, да?

– Вот-вот, прогуляйся, – с беспощадной твёрдостью произнёс Саша.

– Прогуляться? Хорошо, ладно. Я ухожу… Мужчины, называется! Кавалеры! Рыцари! Мушкетёры!.. Веник бы никогда так не поступил. Потому что он действительно образованный… И очень интеллигентный. Настоящий москвич!

Это уж был выстрел в мою сторону. Боясь, что промахнулась или слишком легко ранила меня, Липучка взглянула в упор своими зелёными глазищами:

– А ещё поэт! Пушкин!

Она так хлопнула дверью, что лёгкая деревянная чернильница на столе подпрыгнула и на скатерти появилось маленькое фиолетовое пятнышко – уже не первое со времени моего приезда в Белогорск.

– Зачем ты её так? – спросил я Сашу.

– Дело потому что… важное!

Так как Саша был капитаном нашего корабля, я спросил:

– Задание какое-нибудь? Приказ?

– Нет. Просьба.

– Просьба? Ко мне?

– Да, к тебе. И не перебивай. Тайну мою узнать хочешь?

Я, кажется, второй раз в жизни почувствовал, что у меня, где-то под левым кармашком, есть сердце и что оно довольно-таки сильно колотится (первый раз я почувствовал это, когда учительница объявляла фамилии двоечников, получивших переэкзаменовку).

И ещё я понял, как это верно говорят: «Он вырос от гордости!» Мне и правда показалось, что я стал чуть-чуть выше ростом.

Значит, Саша теперь доверяет мне, как самому себе! Доверяет свою тайну, такую важную, что он из-за неё даже не поехал в туристический поход! Такую важную, что она привязывает его и наш плот вместе с ним к Белогорску! И он ещё спрашивает, хочу ли я узнать её!..

– В общем, дело ясное, – сказал Саша. – У меня переэкзаменовка. Понятно?

Я как-то машинально присел на стул:

– У тебя?.. Переэкзаменовка?..

– Ага. Пишу я плохо. С ошибками. Понимаешь? Вот и схватил двойку. Поможешь, а?

– Кто? Я? Тебе?

– Да, ты мне. Ясное дело, не я тебе. Ведь ты же образованный, культурный. Поэт! Липучка сегодня уши всем прожужжала. Как она мне «Пионерку» показала, так я сразу решил: попрошу Шурку! И вот… Согласен?..

Я даже не мог неопределённо пожать плечами – так и сидел, раскрыв рот, словно рыба. И молчал тоже как рыба.

Мой вид не понравился Саше.

– Смотри, в обморок не кувырнись. Побледнел, как Веник. Не хочешь помогать – так и скажи. Без тебя обойдусь.

Тут наконец у меня прорезался голос. Правда, чей-то чужой – слабенький, неуверенный, – но всё же прорезался:

– Да что ты, Саша! Я с удовольствием… Только у меня нет… этого… как его… педагогического опыта…

– И не надо. Ты просто будешь мне диктанты устраивать и проверять ошибки. Понятно?

– Понятно…

Я буду проверять ошибки! И почему я честно, как вот Саша сейчас, не рассказал о своей несчастной двойке? Вернее, несчастная была не двойка, а я сам. Зачем я, как дурак, пожимал плечами? Эти мысли уже не первый раз приходили мне в голову. Но раскаиваться было поздно. И нужно было не выдать своего волнения.

– И это вся тайна? – с наигранным спокойствием спросил я.

– Вся.

– А я-то думал!..

– Мало ли что ты думал.

Да, я действительно думал мало, иначе не попал бы в такое глупое положение.

– И ты из-за такой ерунды не пошёл в туристический поход? И наш корабль к городу привязал? – неестественным голосом удивлялся я.

– Это не ерунда. Я должен сдать экзамен, – очень решительно сказал Саша. – Понятно? Лопну, а сдам! Осенью отец с матерью из геологической разведки приедут – я им обещал.

– А-а! Они, значит, осенью приедут? А у тебя, значит, переэкзаменовка?

От растерянности я, кажется, говорил не совсем складно.

– И ещё я Нине Петровне обещал. Учительнице нашей. Она не хотела в деревню уезжать из-за меня. А я уговорил: сам, сказал, подготовлюсь. Понятно?

– Не совсем. Она тебе двойку вкатила, всё лето тебе испортила, а ты о ней заботишься?

– Сам я всё испортил!.. В общем, согласен помочь или нет?

Я смотрел на Сашу с таким удивлением, будто он с другой планеты свалился. Защищает учительницу, которая ему двойку поставила! И от похода отказался. Странный он парень! Так мне казалось тогда.

Не дождавшись ответа, Саша твёрдыми, злыми шагами направился к двери. Что было делать? Не думая о том, как всё повернётся дальше, я догнал Сашу:

– Буду помогать тебе! Конечно, буду! Это же очень легко… и просто. Будем заниматься прямо с утра до вечера. Хочешь?

– Не хочу, а придётся, – ответил Саша.

Весь следующий день я с утра до вечера овладевал своей новой профессией – готовился преподавать. И только тогда я понял, как это трудно – быть учителем. Правда, настоящим учителям всё-таки гораздо легче, чем было мне: они ведь хорошо знают то, чему обучают других. Я же собирался учить Сашу грамматике, а сам разбирался в ней не лучше, чем наш Паразит – в правилах уличного движения.

Теперь уж мне не надо было сбрасывать учебники и тетради под стол. Я мог заниматься совершенно открыто: ведь я старался не для себя, а для другого, то есть совершал благородное дело.

Дедушка, оказывается, знал о Сашиной переэкзаменовке.