Елена Шолохова - Девять жизней

«Голубое Око» показалось непривычно пустым. В зале сидели лишь несколько респектабельных пар, ужинали. Привычной публики – щегольски одетых молодых людей и их развесёлых подружек – почему-то не было.

– Что-то посетителей у вас сегодня маловато, – заметил Ральф.

Джон Капо кивнул:

– Да-а, все наши прочёсывают местность в пяти кварталах отсюда. Представляешь, видели того самого поляка где-то на Алджери-роуд! Но там чёртова туча меблирашек [12] Меблированные комнаты, сдаваемые в аренду. . Вот босс и отправил всех – так чтоб ни одна мышь не проскочила. Боится, что проклятый пшек опять сбежит.

Ральф обмер. Только он решил, что пусть сосед живёт себе и здравствует, как вот вам – видели, ищут. И найдут, вне всякого сомнения. Если уже не нашли.

Наскоро распрощавшись с Джоном, Ральф устремился домой. До Фишема парни Тонео пока не добрались, и он поймал себя на мысли, что испытал облегчение.

«Впрочем, это всего лишь вопрос времени. Чёрт, да какое мне дело до этого поляка!» – досадовал он, оттого что непривычное, неуютное чувство не давало ему покоя.

Минуту спустя Беринджер колотил в дверь соседа.

– Сэр, вам нужно срочно отсюда убираться. Вот-вот за вами придут люди Тонео.

Без лишних слов поляк накинул плащ, подхватил шляпу и весьма объёмный саквояж. Но двумя пролётами ниже кто-то уже расспрашивал Фишема о рябом иностранце с приметным шрамом над бровью.

– Холера [13] Чёрт! ( польск .). ! Опоздали, – прошептал поляк.

Ральф потянул его за собой наверх:

– Бегом ко мне.

В тесной комнатушке спрятаться было решительно негде. Разве что в ванной. Особенно если она наполнена пеной.

Минут через пятнадцать в дверь постучали. Раз, другой, третий. Только тогда Ральф отворил, впуская двух молодых людей. Был он абсолютно наг, если не считать полотенца, которое едва держалось на бёдрах. На влажных чёрных волосах белели островки мыльной пены.

Ральф заговорил невозмутимо и даже холодно, хотя парни были ему знакомы:

– Чем обязан?

– Ого! Красавчик Ральфи! Ты тут как?

– Вообще-то, я здесь живу.

– Давно? А то мы одного человека разыскиваем. Кстати, твой сосед снизу. Знаешь его?

– Кроме Фишема, домовладельца, я никого тут не знаю.

– Ну мы всё равно должны осмотреть твою берлогу. Извини, дружище, но таков приказ босса.

– Да валяйте. – Он распахнул дверь пошире, впуская парней.

Они пробежались взглядом по комнате, где, помимо узкой койки, письменного стола и двух стульев, больше ничего не имелось. Сунулись в закуток, служивший кухней. Там тоже заинтересоваться было нечем.

Напоследок Ральф открыл дверь в ванную:

– Ещё здесь поискать не забудьте. Я как раз мылся…

Парни мельком взглянули, ещё раз извинились и покинули комнату.

Заперев за ними дверь, Ральф присел на край ванны, опустил руку в густую пену.

– Эй, ты там не утонул? Не околел ещё? Выныривай давай. Ушли они.

К рассвету следующего дня Беринджер и его сосед, как выяснилось, звали его Анджей, подъезжали к Скрантону. Старенький «Форд», взятый напрокат, едва не сдох по пути. Ральф даже обеспокоился о том, как будет возвращаться назад.

На станции Скрантона оказалось людно, что было на руку – проще затеряться. Отсюда беглец собирался поездом на Запад.

– Поедем со мной, – предложил поляк.

– Не могу.

Ральф коротко махнул на прощанье, развернулся и побрёл к автомобилю, из предосторожности оставленному в полумиле от станции.

– Постой!

Анджей догнал Ральфа.

– Ты спас мне жизнь. Я мог бы отблагодарить тебя деньгами. Но я хочу подарить тебе гораздо более ценную вещь. Вот, возьми.

И поляк протянул Ральфу старые карманные часы. Тяжёлые, из серебра, потемневшего от времени. Вот только отчего-то стрелка у них была всего одна, минутная…

Санкт-Петербург, 1998 год

Галина Фёдоровна разбудила Ромку ни свет ни заря. Ей на работу, а ему… тоже нечего валяться. И неважно, что ещё целая неделя каникул осталась – пусть привыкает рано вставать, скоро ведь в школу. И вообще не мешало бы делом заняться, а не сидеть в шестнадцать лет на материной шее. Работать его, естественно, никто не гонит – пусть доучится сначала. Но уж по дому помочь можно. А то ему лень с дивана подняться, а она – покорми, обстирай, прибери. И всё это между сменами, потому что, где носит ветер странствий Ромкиного отца – неизвестно. Вот и приходится за гроши вкалывать на полторы ставки. А ведь не девочка уже. Пенсия не за горами. Давление скачет, артрит замучил, одышка…

В аптеку зайдёшь больным, выйдешь – нищим. Квартплата постоянно поднимается. Теперь ещё и эта беда обрушилась, под новомодным и малопонятным словом «дефолт» [14] Здесь речь о крупнейшем экономическом кризисе в России, объявленном 17 августа 1998 г. , когда цены внезапно выросли в четыре-пять-шесть раз. На всё! На ценники и взглянуть страшно – инфаркт при слабом сердце можно заработать. И как такого лба прокормить? Как вообще жить? Хорошо ещё, есть пока старые запасы муки, круп, макарон, консервов – бережливость и запасливость по отношению к еде матери привила бабушка, которой в войну довелось пережить блокаду. Но что потом, когда всё закончится?

Ромка выслушивал подобные речи каждое утро. Всегда отмалчивался – не потому, что не пронимало или привык, а потому что не знал, что ответить. Перед матерью было совестно. Хотя кое-где она кривила душой – обстирывал себя Ромка сам и комнату свою держал в порядке. Вот готовить – да, этого он не умеет. Даже яичницу умудряется запороть, да так что после его поварских экспериментов во всей квартире дышать от чада нечем. Но ведь старается…

На мать Ромка не сердился. Та хоть и пилит его с утра до вечера, но любит безоглядно, он точно знает. Это она дома, наедине с ним, такая раздражённая и вечно претензии высказывает, а стоит кому-то на Ромку косо взглянуть или, не дай бог, дурное слово сказать в его адрес, так… берегись тот, кто осмелился. Натуральная львица, защищающая своего детёныша. И ей неважно, кто и почему «обидел» Ромку, прохожий, учитель или соседский пацан, у неё правда одна: «Это мой сын, и трогать его не моги».

Возможно, тому виной вечный страх за Ромку. Он ребёнок поздний, долгожданный, но… с врождённым недугом. Гидроцефалия [15] Заболевание головного мозга, связанное с чрезмерным скоплением в нём жидкости. – диагноз очень серьёзный. Когда-то в голове у Ромки даже трубка была для отвода избыточной жидкости – ещё младенчиком он перенёс шунтирование [16] Операция при гидроцефалии, во время которой в головной мозг помещается трубка для отвода лишней жидкости. . Операция калечащая и вообще опасная, но, слава богу, всё прошло успешно. Повезло, насколько может повезти в такой ситуации. Потому что список «нельзя» длиннющий: не простывать, не температурить, не нервничать, не падать, не ударяться головой. И как все эти «не» обеспечить? Но главное, что Ромка выжил. Правда, явно отставал от других малышей, и неврологи как клеймо лепили – грубая задержка психофизического развития. Проще говоря, слабоумный калека. Ни ходить-де не сможет, ни себя обслуживать. А Ромка, вопреки прогнозам, лет с трёх как пошёл вес и силу набирать! Галина Фёдоровна и сама не заметила, как он уже и ходил, и бегал, и прыгал. Только вот пальчики неловкие были. И долго не хотел разговаривать. К каким только светилам и целителям мать его не таскала. Ромка упрямо молчал лет до пяти, а потом неожиданно заговорил. Поначалу невнятно, глотая звуки – одна она его и понимала.