Игорь Фарбаржевич - Любовь и вечная жизнь Афанасия Барабанова

Для Васи Маша была тоже надёжным товарищем, но свои влюблённости он источал и на других девочек, как во дворе, так и в школе. Однако, само присутствие Маши Князевой на свете каким-то странным образом сводило на нет все его старания с представительницами противоположного пола. В конце концов Барабанов понял, что пора сдаваться на милость Марии, и даже мысленно уже не сопротивлялся этому. Он дал себе слово, как только через два года она поступит в Институт спорта – подарит ей зримую надежду их будущих отношений. Но пока решил не говорить об этом. Если дарить радость каждый день, то радость, в конце концов, превратится в привычку. А привычка, как известно, убивает радость.

…Ровно в полночь они поднялись к чердачной двери. Маша неслышно открыла её ключом, а Вася включил фонарик. Яркий луч осветил тёмное и таинственное пространство.

Друзья вошли на чердак.

Вокруг, на старых деревянных балках покачивались лохмотья пыльной паутины. Запахло кроличьим помётом. Когда-то, лет двадцать тому назад, в первой квартире жила семья директора рынка, жена которого разводила кролей на продажу.

– И как ты каждый день через это всё пробираешься?… – удивился Вася, кривясь от удивительно стойкого запаха.

– Зато потом сразу в Рай попадаю… – ответила Маша.

– «Пэр аспэра ад астра»!.. – прокомментировал Барабанов.

– Чего? – не поняла она.

– «Через тернии к звёздам»! – перевёл он с латыни.

– А-а… Этот фильм я видела… – кивнула Маша.

Барабанов направил луч в разные стороны, осветив фонариком деревянные стены, пол и потолок в балках.

– Ну и где он, твой НЧО?… Уже начало первого…

– Наверное, часы отстают…

На смартфоне было – ноль часов 12 минут…

Они обошли чердак два раза, заглядывая за каждый угол – никого…

– Вон там она появилась… – показала Маша пальцем.

– Эй! Выходите, пожалуйста! – учтиво предложил Вася привидению-невидимке.

– Тише! – зашептала Князева. – Ты это… не очень…

На его приглашение никто не явился.

– Вот, прокол! – с досадой произнёс Вася. – А я уже материал в газету анонсировал.

– Наверное, обиделось! – виновато сказала Маша. – Оно ко мне… то есть, она – как к человеку, а я поступила, как дурында…

Они обошли чердак в третий раз. Он оставался таким же пустым и тёмным, но уже не таким таинственным.

– Пустой номер! – резюмировал Барабанов. – А может у твоего НЧО сегодня выходной день? То есть, «выходная ночь»…

– Жаль! – опечалилась Маша. – Она… то есть, оно, наверное, хотело сказать что-то очень важное…

Друзья уже направились к выходу, как вдруг угол чердака, на который показала Князева, озарился неясным сиянием, и перед ними явилась светящаяся женская фигура.

Маша невольно прижалась к Васе.

Барабанов быстро направил смартфон на привидение. Однако, глянув на экран дисплея, с изумлением увидел, что хоть он и светился голубым цветом, никакого изображения на нём не было, словно объектив был направлен в пустоту. Вася стал нажимать на все кнопки смартфона, но тот словно «завис». И только тогда он сообразил, что перед ними некая сущность из потустороннего мира.

Маша энергично потянула его к выходу, но Барабанов, крепко взяв её за руку, как в детстве, и спокойно спросил приближающуюся к ним женскую фигуру:

– Кто вы?

– Я дух Татьяны Филипповой… – отчётливо ответило привидение тихим печальным голосом. – Её тень… Когда-то жила в этом доме… Прошу вас, выслушайте меня… И помогите… Ничего плохого я вам не сделаю…

– Хорошо, – сказал Барабанов. – Только больше не приближайтесь ни на шаг…

Фигура таинственной Татьяны послушно остановилась:

– Спасибо… Прошу садиться…

И показала рукой на два пустых фанерных ящика позади них. Вася и Маша присели.

– Только, по возможности, сократите вашу историю до самого главного, – попросил он её.

– Не волнуйтесь, – продолжил дух Татьяны. – Все события Прошлого, соединившись с Настоящим, продлятся мгновенья… Итак… 12 января 1836 года, дорожный дилижанс, из Вязьмы в Москву, привёз меня утром на Тверскую заставу…

12 января 1836 года, во вторник, к восьми часам тридцати минут утра, в Москву, на Тверскую заставу из Вязьмы, подъехал дорожный дилижанс на полозьях, запряжённый четвёркой каурых лошадей, облепленный на важах и горбке ручной кладью – от сундуков до корзин – с зажжёнными фонарями на крыше.

Между двух невзрачных, стоявших по обеим сторонам дороги домиков караульни, носящей красивое название кордегардии , покачивалось на толстой, покрытой инеем цепи шлагбаума пёстрое бревно, расчерченное попеременно чёрными и белыми полосками. Оно висело на двух фонарных столбах у чугунной ограды, примыкавшей к дорожному полотну. Рядом стояли кирпичные столбы с двуглавыми орлами.

Радостно залаял старый лохматый пёс Пушкарь – он узнал ямщика, у которого для него всегда были припасены вкусные гостинцы. Будь Пушкарь человеком, наверняка бы носил звание почётного часового-ветерана, как прослуживший на заставе всю свою жизнь – целых четырнадцать лет, а может быть даже и был бы награждён начальством каким-нибудь орденом «За собачью верность и преданность».

Ямщик Гаврилыч – бородатый увалень в волчьей шубе и в шапке по самые брови, с жёлтым суконным вершком и черною овчиною опушкою, опоясанный жёлтым шерстяным кушаком, – тяжело спрыгнул с облучка и, погладив пса по холке, высыпал на снег горсть куриных костей:

– Грызи, обжора, не бойсь!.. Косточки мягонькие, как раз для твоих трёх зубов!..

Часовой-инвалид, дежуривший у шлагбаума – тот, что помоложе – крикнул Гаврилычу: «С возвращеньицем!» и побежал в тот из двух домиков, увенчанных с двухглавыми орлами, в окне которого горел свет – сообщить начальству заставы о прибытии нового экипажа.

Но на крыльцо уже вышел сам унтер с рябым, заспанным лицом, с зажжённым фонарём в руке и наброшенной на плечи шинелью Караульный офицер спустился к дилижансу, открыл дверцу, со стеклянным окошком и бархатными занавесками и, подняв над головой ручной фонарь, заглянул в экипаж. Скорее всего, по привычке, чем строго, произнёс скрипучим простуженным голосом:

– Приготовьте паспорта и подорожные, господа!..

В душном полумраке, на двух диванах, обитых красным бархатом и стоящих друг перед другом, расположилось четверо пассажиров. Увы! Прилечь в дилижансе было нельзя – не то, что в «ямских санях» – оттого и прозвали насмешливо новый дорожный экипаж «нележанцем».

На левом диване, почти касаясь головой потолка, сидел рослый гусар лет сорока пяти. Поверх зелёного доломана и зелёных чакчир, на нём был надет ментик бирюзового цвета, с серыми крупными завитушками мерлушкового меха на воротнике. На коленях лежал кивер – как и полагается, с красным плетёным кутасом и султаном из белого заячьего меха.