Вадим Радаев - Смотрим кино, понимаем жизнь: 19 социологических очерков
- Название:Смотрим кино, понимаем жизнь: 19 социологических очерков
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Литагент Высшая школа экономики
- Год:2021
- Город:Москва
- ISBN:978-5-7598-2249-3, 978-5-7598-2363-6
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Вадим Радаев - Смотрим кино, понимаем жизнь: 19 социологических очерков краткое содержание
Смотрим кино, понимаем жизнь: 19 социологических очерков - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Директор кладбища (Алексей Горбунов) рисует образ нового российского предпринимателя. У него в запасе логика прагматического небезразличия. Ее суть тоже относительно проста: надо делать свое профессиональное дело, и не как обычно, кое-как, а по совести. Не забывая о себе и каждодневно обходя закон, надо при этом помогать и другим людям – он подкармливает бомжей, построил в родном селе новую школу, по сути, замещая не справляющееся государство. И как он сам выразился: «На деньги мертвых помогаю живым, раз никто другой этого не делает». Фактически он говорит о том, что нельзя безразлично проходить мимо – мимо гниющей в течение десятилетий школьной трубы и мимо упавшего человека, а следовательно, мимо несправедливо обвиненного подростка.
Актер-комедиант (Михаил Ефремов) исполняет отведенную ему роль работника искусства. Он пытается предложить логику преодоления привычки, ломки защитных реакций. Дело в том, что ему до смерти надоело быть клоуном в глазах окружающих. Его раздражает и угнетает то, что люди готовы смеяться буквально по любому поводу, что «все ржут». Он видит в этом смехе инстинктивную защиту от страха и одиночества. Потому что, когда говоришь серьезно, людям становится страшно, и они тут же начинают отгораживаться дурацким смехом. А их защитные реакции мешают найти момент истины.
Кавказец-хирург (Сергей Газаров) выступает в роли представителя этнической диаспоры и продвигает логику этнической традиции, обычая и солидарности. По этой логике нельзя поднять руку на старшего, который к тому же пригласил тебя в свой дом. Он уверен, что настоящий кавказец не может так поступить. Если он так поступил, то он не человек. Но подросток не мог так поступить. И вновь вроде бы это ничего напрямую не доказывает, но принимается окружающими как одно из важных свидетельств в пользу невиновности.
Михалков в роли Художника, «рисующего акварельки», а на деле представителя каких-то силовых структур – пожалуй, единственный, кто начинает с чистой и безличной логики, а именно с обоснования того, почему несправедливо обвиняемого парня нельзя оправдывать и выпускать из тюрьмы – на воле его попросту убьют. Эта логика рациональна, и все ее понимают однозначно. Тем не менее она проваливается. Когда же его логических аргументов оказывается недостаточно и возникает недоверие собравшихся, псевдохудожник, как фокусник, вытаскивает из-за обшлага козырного туза – логику корпоративной офицерской чести.
Через личные истории к сопереживанию
Почему изначально обреченная, как казалось вначале, коммуникация все-таки разворачивается в полной мере? Да, в каждом представленном обосновании содержался какой-то чисто логический элемент. Но он не был ключевым, и как таковые сугубо логические аргументы в этой ситуации практически не работают. Они выполняют лишь вспомогательную роль, становятся своего рода довеском или упаковкой, поводом зацепиться за что-то и продолжить обсуждение. Да, нож не уникален, да, бьют ножом обычно не сверху, а снизу. Порою эти суждения выглядят не слишком убедительно – как и затеянный групповой эксперимент со стариком-свидетелем, идущим к двери, чтобы разглядеть убегающего убийцу. Этот эксперимент тоже ничего не дает с точки зрения формального доказательства, но он организован физиком, чтобы, во-первых, растянуть время коммуникации, задержать всех вместе подольше и зародить сомнения, а во-вторых, вовлечь всех в единое коллективное действо, т. е. сделать еще один небольшой шаг к общему сплочению.
Коммуникация между собравшимися людьми начинается не в силу доказательности высказанных позиций. Она развивается в сильной степени благодаря образности мышления рассказчиков и игре воображения слушателей, их способности встать на место рассказчика. В такой коммуникации воздействие через образы (спившийся физик, сын еврейского ссыльного, проигравший все деньги сантехник, бьющий своего сына таксист) оказывается сильнее и убедительнее, нежели все формальные доказательства.
Но главное – контакт устанавливается в результате личных инвестиций в коммуникацию. Для того чтобы тебя слушали, нужно показать, что ты «выстрадал» свое право говорить, и это право, кстати, получают не все. Личное страдание дает тебе право высказываться и вызывает ответное доверие. Тебя начинают слушать, несмотря на возможную логическую бессвязность рассказа. Контакт устанавливается через сопереживание и сочувствие – сострадание к павшему, потерянному, претерпевшему.
Так, Физик (Маковецкий) рассказывает историю практически полного личного падения и столь же совершенного возрождения – человеческого и профессионального. Оказывается, в совершенно определенной со всех концов ситуации достаточно одного слабого звена, чтобы радикально ее перевернуть. Например, чтобы всего один человек проявил жалость и сочувствие, чтобы ты не сдох под забором. И можно в итоге оправдать уже почти осужденного человека, обнаружив всего лишь одно слабое звено в цепи доказательств – неуникальность орудия убийства. И физик не просто рассказывает свою поучительную историю, он демонстрирует действенность подобной логики, у всех на глазах реально переворачивая ситуацию в ходе обсуждения присяжных, которое начинает катиться от вердикта «Виновен» к противоположному вердикту.
Метростроевец (Петренко) заслуживает сочувствия хотя бы потому, что убог (и, следовательно, свят). Его выступления заранее оправданны, ибо он служит олицетворением «народа». И он как бы говорит нам: с нами, убогими и неразумными, нельзя поступать жестоко, даже если это предписывает закон. Нужно человеческое снисхождение.
У Таксиста (Гармаш) вся его сила и агрессия разбивается об улыбку ребенка, собственного полузабитого сына, которого он едва не довел до петли. И он, взрослый и уверенный в себе человек, теряет опору, не знает, что делать, оказывается беспомощным. В итоге сострадание к своему сыну переносится на чужого мальчика, в искреннем желании, чтобы несправедливость не повторилась вновь.
Комедиант (Ефремов) сбрасывает привычную и надоевшую маску и заявляет, что он больше не желает быть клоуном. Он протестует против навязанного амплуа, против смеха, прикрывающего людской страх и нежелание смотреть правде в глаза.
Телевизионщик (Стоянов) – «жалкая, ничтожная личность», маменькин сынок, не имеет своей истории, но зато переживает историю, выдуманную за него другим, и переживает ее глубоко, как свою собственную. А пережив искренний страх, он проявляет какое-то подобие человеческого достоинства.
Кавказец-хирург (Газаров) – исполняет танец оскорбленных национальных чувств, демонстрируя при этом виртуозное владение ножом. Здесь выплескиваются накопленные обиды маргинала, который всего добивался своим непосильным трудом, в итоге стал отличным хирургом и основал собственную клинику, но так и не может чисто говорить по-русски и по-прежнему воспринимается другими как «лицо кавказской национальности» («я не чурка, я хирург»).
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: