Вадим Радаев - Смотрим кино, понимаем жизнь: 19 социологических очерков

Гафт в роли Еврея вообще не должен ничего говорить, его право выстрадано всем народом («евреев наполовину не бывает»). Он и выглядит в кадре как страдалец по определению. При каждом повороте сюжета он лишь печально улыбается, как бы напоминая нам о многовековой истории своего народа. И когда в очередной раз он произносит одну и ту же фразу «очень интересно», она, по сути, означает «как ужасно».

Строитель рассказывает о повадках теневых структур (кстати, актер Вержбицкий сыграл ранее подходящую к случаю роль предводителя темных сил Завулона в «Ночном дозоре»). Он явно слишком много знает. В ответ на вопрос отнекивается: «Рассказывали». Но ясно, что с большой вероятностью он сам был участником многих темных дел. Он немногословен, но мы понимаем, что ему есть что сказать, он прошел через свой ад и у него есть свой мрачный опыт.

Директор кладбища (Горбунов) – конечно же, тоже немало знает про теневые схемы, добавляя историю про манипуляции с могилами при захоронениях. И подтверждает, что подобные схемы работают везде («все в обойме, только каждый в своей»). Но у него свои переживания, и совсем по другому поводу. Он влюбился, как мальчишка, в шикарную 21-летнюю девицу. Пишет ей корявые стихи. Чувствует себя полным дураком, стал объектом насмешек, но ничего не может поделать с этим чувством. Что называется, попал… Но эта простая история тоже способна вызвать человеческую симпатию.

А вот у Демократа (Арцибашев) нет актуального личного опыта, он представлен не как человек, а как пустышка. Этот образ выглядит как злобная карикатура на правых политиков в преддверии очередной избирательной кампании (здесь режиссер не смог удержаться, чтобы походя не лягнуть оппозицию).

И для представителя сферы образования, которого называют Деканом (Роман Мадянов), тоже не нашлось достойного места. У него нет своей истории (кроме реплики про отца – сгоревшего на работе партийного секретаря). А жаль… Впрочем, он успел продемонстрировать какую-то личную эмоцию.

Общая схема происходящего действия выглядит так: участники один за другим рассказывают очень личные истории – у других возникает сопереживание и желание открыться взамен – на этой основе строится коммуникация, которая в итоге приводит к единогласному решению, и последнее уже не выглядит как чистая формальность (желание поскорее отбояриться), а построено на каких-то убеждениях, пусть даже у каждого эти убеждения свои.

Вот так из совершенно разнородных элементов и возникает социальный порядок, подобно тому как сложный мозаичный узор складывается из совершенно разных кусочков.

Возникший порядок заведомо нетверд, вновь созданное сообщество вскоре ожидает проверка на прочность. Выясняется, что, достигнув консенсуса, они решили внутреннюю проблему (спасли человека от несправедливого заточения), но им предстоит столкнуться с новым испытанием, ибо внешняя проблема (спасти человека от физической гибели) не решена. Все их аргументы и истории в этом случае оказываются недостаточными.

Здесь им предлагается выход: встать на прагматическую позицию и перевести дело в проектную плоскость, т. е. от говорения, которым они занимались в течение нескольких часов, перейти к деланию, или действованию, т. е. заниматься будущим спасением мальчика. И тут все участники, только что проявив себя и достигнув общего единства, начинают отнекиваться. Свежеслепленное сообщество на глазах рассыпается на части. Второй шаг не делается, все быстренько голосуют и разбегаются по домам.

Между тем шансы на объединение сил и коллективное действие были и в этом случае – ведь у кого-то из них есть важные связи, а у кого-то полезные знания. Конечно, в исходной точке такое объединение кажется невозможным. Но ведь ранее они судьбу подростка и обсуждать не хотели, а единогласное решение «Не виновен», к которому в итоге пришли, тоже сначала казалось чем-то совершенно недостижимым. Для того чтобы объединиться на новом уровне, нужно вновь прилагать усилия, более того, кто-то должен проявить инициативу. В данном случае, чтобы организовать коллективное действие по спасению оправданного мальчика, требуется политический лидер. Но герой Михалкова, который вроде бы был призван стать таким групповым лидером (он сразу же уселся во главе стола и позволил выбрать себя председателем), ставит проблему, но отказывается от этой роли, причем отказывается изначально и вполне сознательно.

Напомним, что герой Михалкова на фоне всеобщей откровенности продолжал долгое время скрывать истинное лицо и не торопится изливать другим свою душу, оставаясь «чужим среди своих». Он шифруется под художника, но является офицером, сотрудником одной из спецслужб (он старательно намекает на особый род своей профессии). В отличие от других присяжных, он изначально знает какие-то факты и имеет определенную позицию, признаваясь, что с первой минуты понял, что мальчик не виновен. Но он не открывает никому ни этих фактов, ни своей позиции, не рассказывает никаких личных историй. Притом что, как оказалось, он служил в Чечне, т. е. ему есть о чем свидетельствовать, любое его слово заслужило бы большее доверие. И за ним могли бы пойти. Но он открывает свои планы только освобожденному пареньку и зрителям в конце фильма, а не своим сотоварищам. И вовсе не из ложной скромности – он явно их всех презирает.

Почему в этой ситуации позиция героя Михалкова оказывается непродуктивной в части коллективного единения? Потому что он принципиально отказывается от коммуникации, презирая всех других участников, которые, по его мнению, пришли сюда, чтобы «потрындеть», и более ни на что не способны. Он пытается оставить последнее слово за собой, когда драка уже закончена. И остается один – не потому, что остальные пустобрехи, а потому, что он никого не привлек на свою сторону, ибо не пытался этого сделать.

А не пытался, потому что его вполне устраивает проект единоличного геройства. Дескать, мальчишку замочат, а я буду на коне – я же вас предупреждал. И я один пытался его спасти. В его поведении проглядывает немалая доля обыкновенного пижонства («русский офицер бывшим не бывает»). Но здесь, возможно, даже помимо воли, срабатывает типаж Михалкова-актера – кого бы он ни играл (купца Паратова, государя императора или офицера-присяжного), везде проглядывает хамоватый проводник из «Вокзала для двоих». Он красуется и не страдает ни по какому поводу, а лишь изображает страдание.

Мы остановились на этом персонаже, понимая, что дело не сводится к личной позе Михалкова. Никита Сергеевич – художник, чрезвычайно чуткий к политическому контексту. За всем этим стоит принципиальный политический взгляд. И нам подсказывают вывод о том, что горизонтальная коммуникация как таковая не очень-то и нужна («зачем болтать, трясти надо»). Важные дела, глядя с этой позиции, не делаются коллективно, т. е. коллегиально, демократически. Коллективно можно только «трындеть». Поэтому демократические институты, включая, кстати, тот самый суд присяжных, заведомо неэффективны. А настоящий поступок – удел Героя, который возьмет под свое крыло и малые, и большие народы. Этот Герой – зашифрованный офицер, своеобразный Бэтмен в штатском. Намек понятен?