Андрей Плахов - Режиссеры настоящего. Том 2.

– Чем отличается работа над немым фильмом?

– Монтажные стыки в немом кино часто диктуются тем, что надо суметь разместить титры с диалогами. И актеров я готовил к не вполне обычной системе работы. Хотя сначала я не давал им слишком много информации и для видимости записывал звук. Через три дня они поняли, что слова не важны, даже французский актер Андре Вилме, вынужденный заучивать непонятные финские слова. «Забудь язык, только притворяйся, что говоришь», – напутствовал я его с самого начала.

– Каков будет твой следующий фильм?

– Цветной и полный болтовни.

– Когда будут съемки?

– В мае. А в июне буду спать и плакать. Я снимаю быстро и одновременно выполняю множество других функций, например продюсера. После пережитого стресса ничего другого не остается.

Этот разговор происходит через шесть лет в Хельсинки.

– Ты родился четвертого апреля – в один день с Андреем Тарковским. Что ты о нем думаешь?

– Я вообще не художник, не Тарковский. В его фильмах я вижу одни знаки и тотальное отсутствие чувства юмора, самоиронии. Главная задача мессианца и миссионера – формулировать свою миссию четко. После трех кадров Тарковского я уже понимаю, что свеча погаснет в бассейне. Зачем тогда нужен четвертый?

– А есть русские фильмы, которые близки сердцу финна?

– Я построил кинотеатр в городке, где живет восемь тысяч жителей. Пять-шесть лет назад под Рождество организовал там неделю советского кино. Было минус двадцать. Показывали три фильма – «Броненосец „Потемкин“», «Летят журавли», «Калина красная». Молодые люди, зашедшие погреться, на немом «Броненосце» сначала смеялись, но к концу замолчали: их пробило.

– А если отвлечься от кино, как вообще финны относятся к России?

– Согласно опросам, шестьдесят процентов – отрицательно. Раньше большевики говорили, что самое важное кино, потом – электрификация, теперь самое важное – уничтожить Чечню. Господин Путин встречался с солдатами в Чечне и подарил каждому по финскому ножу.

– Значит, русско-финская дружба – блеф?

– Нет, не блеф. Русские – единственные, кто чухонцев понимает. Но надо откровенно говорить о наших отношениях. Много лет назад я был в делегации в вашем Союзе кинематографистов. Показывали мой фильм «Союз Каламари», говорили речи. Ни этот фильм, ни мои слова не могли продвинуть нашу дружбу. А что я сказал? Я сказал: а вы думаете возвращать Карелию? Ваши отцы и деды украли, вернете ли вы? Переводчик же что-то нес о традициях дружбы между финской и советской молодежью. Наша дружба, что тянется с 1809 года, – какова она? Дружим ли мы потому, что финны за эту дружбу платят? Или дружили бы сами по себе? Мы финансируем ремонт библиотеки в Выборге и очистку канализации в Петербурге. Петербуржец какает – я плачу. Но даже финн не так глуп, чтобы не понимать, какова пенсия у русской бабушки, он способен отделить государственную машину от человека. Мы могли бы быть псами, лающими на слона, но предпочли лояльность по своей воле, потому что мы – оппортунисты. Чем наглее государственная машина, тем больше уважаешь людей, которые сохраняют человечность и пытаются честно делать свое дело. Не они, а государственная машина – вот что раздражает демократа. Впрочем, кажется, это у вас теперь ругательное слово.

Конец интервью я записываю ручкой: села батарейка от магнитофона. Аки комментирует:

– В Финляндии уже все разучились писать от руки. У каждого с одной стороны компьютер, с другой – мобильный телефон.

Самым громким фильмом Венецианского фестиваля 2000 года, хотя он и не получил никаких призов, стал «Остров». Его поставил режиссер Ким Ки Дук родом из Южной Кореи. В середине просмотра раздался крик, в зале включили свет и вынесли потерявшую сознание молодую женщину. Циничная фестивальная аудитория известна своей чувствительностью. Но и более толстокожие были под впечатлением.

Посреди окутанного туманом озера расположились рыбачьи плоты с уютными, красиво раскрашенными домиками. Гармония, впрочем, обманчива. В домиках нет удобств, и справлять естественные нужды героям приходится прямо в воду – через отверстие, специально проделанное в плоту. В этих сценах присутствует своеобразный юмор: так, один из героев, занимаясь жизненно важным делом, вовсю трещит по мобильнику. Напрасно он теряет бдительность: иногда в таких ситуациях случается, что в самые деликатные мужские места из-под воды впивается шило. Это проделки живущей на одном из плотов молодой женщины, которая днем развозит рабочим еду, а ночью торгует своим телом. Она – женщина-рыба (почти до самого конца кажется, что немая), ненавидит мужчин и сживает их одного за другим со света.

Единственный, к кому благоволит жестокая русалка, – бывший полицейский, одержимый манией самоубийства. Некогда он отправил на тот свет свою неверную подругу и теперь мучается тотальным отвращением к жизни. Он заглатывает рыболовный крючок, харкая кровью и буквально наматывая кишки на спиннинг. От смерти его спасает русалка. Потом она, в свою очередь, засовывает целую горсть крючков в свое интимное место. В общем, скучать на просмотре не приходится, учитывая, что герои не только измываются над собой, но с не меньшей увлеченностью – над окружающими.

Когда на след преступников выходит полиция, женщина снимает мотор с лодки и устанавливает его на плот. Он уносит пару в открытое море, которое лишь казалось озером. Во всем этом есть не только эпатаж, но и определенная философия, и острая реакция на традиционные табу – социальные, политические, религиозные – корейской культуры.

После «Острова», испытав на себе удар «корейства», я немедленно включил свой компьютер и создал в директории «countries» новый файл – «korea». Раньше без него можно было запросто обходиться. После «Острова» корейские фильмы зашумели на весь мир своим брутальным садомазохизмом. Заговорили о «корейском киноренессансе», который идет на смену китайскому. Выяснилось, что после двух десятков лет кризиса, вызванного экспансией телевидения, корейская киноиндустрия ожила и наполнилась удивительной энергией. Что накоплен также немалый творческий импульс и страна обладает как минимум десятком режиссеров экстракласса.

С середины 90-х средний возраст кинематографистов (включая режиссеров и продюсеров) в Корее достиг самой низкой отметки в мире. Отсюда – молодой напор и витальность как главные черты «корейского стиля». На это отреагировал даже такой консервативный прокат, как российский. Поначалу корейские фильмы попадали на наши экраны лишь в виде экзотических курьезов. Поначалу у «нормальной» публики раскосые глаза, странные гортанные звуки азиатов и их шокирующая телесность никакого отклика не вызывали. Народ знал, что action должен быть американский, l'amour в крайнем случае французский; и никакой Корее – Южной ли, Северной – в кинотеатре места не было. Между тем новые корейские фильмы успешно доказывают обратное, и даже в России на них обнаружился спрос.