Жан-Луи Барро - Воспоминания для будущего

Почувствовав, что ремесло изготовления дорогих коробок для ликеров не выдержит конкуренции более модных новинок, Луи Валетт бросил его и, занявшись продажей красок, поселился на торговой улочке Левис, дом 55 — настоящем базаре в центре шикарного квартала, где в особняках проживала аристократия. Мой дед придерживался двух принципов:

а) чтобы не переводились клиенты, надо продавать скоропортящиеся продукты. Поэтому он не любил ни коробок для ликера, ни антикваров;

б) чтобы разбогатеть, надо либо зарабатывать деньги, либо сокращать общие расходы.

Его не приходится порицать — это и есть так называемый здравый смысл французов.

Бабушка, восседавшая за кассой, говорила о муже не иначе как «мсье Валетт». За столом она звала его «мой Иисусик». Они глубоко любили друг друга и отпраздновали золотую свадьбу. Тем не менее я подозреваю, что каждый из них отводил душу на стороне...

Ни дать ни взять прыткий галльский петух, дедушка пять раз делал ее матерью: три выкидыша, девочка и мальчик — Робер, прозванный Бобом. Дядя Боб сыграл в моей жизни большую роль — отложим пока в сторону и его.

Получив лишь начальное образование, дед был способным самоучкой и всю жизнь пополнял знания, пользуясь главным образом энциклопедическим словарем Ларусса, и особенно его розовыми страницами, по которым можно выучить множество латинских изречений, чтобы по обычаю того времени сыпать ими в разговоре и казаться образованней. Типичный образец мелкого парижского коммерсанта, расчетливый и тщеславный, он ради семьи готов был разбиться в лепешку. Что, впрочем, и делал. Но семье приходилось дорого платить за это. Невыносимо было сидеть с ним за одним столом из-за его постоянных нравоучений! Хотелось его пристрелить.

Удовлетворяя свое тщеславие, дед посылал детей в самые дорогие учебные заведения. Маму он отдал в монастырскую школу, где воспитывались аристократические дурехи, чьи родители, а скорее, их шоферы, были клиентами этого наивного торговца красками. Моей матери выпало — увы! — на собственном опыте испытать то, что называется классовой рознью. Дочери мелкого «мещанина во дворянстве» пришлось пережить худшие унижения от знати, и это травмировало ее на всю жизнь.

Человеческое тепло она обретала у очень славной тети Адели, эдакой анархо-простецкой-болыпой-души, которая, не выбирая выражений, утешала ее так:

— Гони нас в дверь, а мы — в окно!

Тем не менее моя мама получила изысканнейшее воспитание.

Но поскольку она выстрадала его, то чопорной не стала. Например, ей бы и в голову не пришло разбить крутое яйцо иначе чем кончиком вилки — только не ножом и даже не ложкой. Она знала, что салат накладывают в обратном (общепринятому) порядке — хозяин дома кладет себе первому, ибо из-за соуса в салате «вежливость на дне блюда». Само собой, она делила на части все сыры, прежде чем их передать соседу по столу, и т. д. Она могла предельно упростить перемену блюд, но никогда не совершала промашки по части этикета.

В особенности она следила за тем, чтобы не испачкать край своего стакана. И в самом деле, сколько людей пачкают стаканы жирными губами — тошно смотреть! Я сохранил к этому такое же отвращение, можно даже сказать — у меня это стало манией, и я знаю почему. Потому что обязан своим существованием именно грязному стакану.

Моя мать была помолвлена. О свадьбе уже договорились. На званом обеде жених испачкал свой стакан. Моя мать отказалась выходить за него замуж. Не будь этого чертова грязного стакана, она не узнала бы моего отца и меня не существовало бы на свете. Случай и необходимость!

Но вот я и существую. Теперь мне года четыре. В этом возрасте уже начинаешь осознавать жизнь. Появляются «прямые» воспоминания.

Декорация установлена. В Бургундии: Борегар, Сона и церковь Сен-Филибер в Турнюсе. В Париже: равнина Монсо, улица Батиньоль. У нас: улица Курсель. У дедушки: улица Левис. Уйдя от дел, он стал рантье. И переехал из дома 55 в дом 43. Все идет своим чередом.

Роли распределены. Со стороны отца наша семья — буржуа, крестьяне, тонкие, любящие поэзию; со стороны матери — состоятельные мелкие коммерсанты, простолюдины по своей натуре, но не безразличные к искусству.

А теперь прервем, как по телевидению, свои пояснения ради тех, кто не мог принять участия в предшествующих эпизодах, — первый из них я сам, поскольку тогда еще не родился, — и позволим наконец актерам выйти на сцену.

Первые шаги

В свои четыре года я был уверен, что в день рождения сразу вырасту за ночь, как Алиса в Стране чудес. В самом деле, я еще ходил под стол пешком и, когда 2 августа 1914 года моего отца мобилизовали, не увидел ничего, кроме красных брюк, — остальное было вне поля моего зрения. Это первое воспоминание об отце. А много ли других? Жалкая, грустная гравюра пунктиром! Прикосновение окопной бороды-терки, целующей меня в постельке однажды ночью... Проездом в увольнении... Он явился повидать свою кошечку: вот уж, должно быть, ей на радость.

Ах, еще! 1915 год. Опасная военная экспедиция! Кошечка отправилась на фронт вместе со своим выводком. Гремят пушечные залпы. Вдалеке стрекочет пулемет. Нетрудно себе вообразить, что творится в голове двух мальчишек девяти и пяти лет, оказавшихся среди солдат, — они и себя возомнили ими. Наша мама сумела преодолеть все трудности, запреты, преграды. Она во что бы то ни стало хотела повидаться со своим муженьком. Мы поселились у славной дамы, которая мазала нам огромные ломти хлеба айвовым вареньем. Неизгладимое воспоминание — у меня текут слюнки и сейчас. Обожаю айвовое варенье.

Воспоминания представляют собой ценность лишь при условии, что их отыскиваешь в настоящем и тем самым обретаешь навсегда ушедшее время. Двадцать пять лет спустя, в 40-м, Мадлен, сама того не ведая, совершила точно такой же подвиг ради меня.

В шесть лет меня настигает драма. Предчувствие беды как вяжущий привкус, вкус мыла, укол в сердце. Мы в Борегаре, кончаем есть. Наши родители ведут серьезный разговор. Они ссорятся — сомнений нет. Нас, Макса и меня, отсылают поиграть. Время летнее, окна открыты. Притворяясь, что бегаем вокруг дома, «запыхавшись», мы останавливаемся под окнами, чтобы уловить хоть несколько слов. Наши родители намерены разойтись... Почему? Я не возьму в толк... но у меня такое чувство, будто стены нашего дома вот-вот обрушатся. Душа моя разрывается на части. Я бегу прятаться в кусты самшита, чтобы поплакать. Понимаю ли я, почему плачу? Иногда слезы льются раньше, чемиспытаешь боль.

Похоже, кошечка натворила глупостей. А мой папа с чувствами не шутит.

Отец возвращается на фронт. Война продолжается.

Он санитар на передовой. Мама ведет дела в аптеке. Я играю подле нее с этикетками, с пресной смесью таблеток, со створками дверок, отделяющих помещение для клиентов от стоек, за которыми готовят лекарства.