Людмила Гурченко - Аплодисменты

Вся наша страна готовилась к Всемирному фестивалю молодежи и студентов в Москве. На студии «Мосфильм» срочно заканчивались съемки фильма «Девушка с гитарой», будь он неладен. По приказу министра в фильме должен был быть задействован этот фестиваль. И он был задействован. Сценарий изменяли на ходу. Во время съемки ко мне подошел директор картины и сказал, что в обеденный перерыв за мной приедет машина из Министерства культуры. После первого успешного, трижды надоевшего, всю группу вызывал к себе сам министр культуры. Он хвалил фильм и советовал тем же составом снять еще одну такую же удачную комедию. Я и подумала, что разговор будет касаться этой темы. В тот день я снималась в премилом платьице. Решила в нем и поехать к министру. И прическа хорошая. И реснички длинненькие, модные по тем временам. Поеду новой, неузнаваемой. Опять будут хвалить. Жизнь прекрасна! Завтра напишу письмо домой, что меня вызывал сам министр. А папа всем будет говорить, что «без моей дочурки министр – ето ж якая величина – як без рук». А может, пошлют меня далеко-далеко за границу. Согласитесь, это обидно – сняться в главной роли, в успешном фильме, но так ни разу за границей с ним и не побывать. Подъезжаю к министерству, что находилось на красивой улице Куйбышева. Вхожу в здание. Меня уже встречают. Но проводят не в кабинет министра, где уже была наша группа, а в кабинет с надписью «Зам. министра по радиовещанию». Сижу. Жду. Появляются сразу оба – и министр, и зам. И сразу в атаку. Да в какую! Что, мол, я себе позволяю? Такое позорище! Танцы, вертлявые западные штучки-дрючки. И это наша комсомолка! Слово «вертлявые», с грассирующим «р», я и сейчас слышу. Я приметила это «р», когда министр наш еще не был министром культуры, а был секретарем ЦК комсомола. Я онемела от страха и абсолютнейшей неожиданности. А зам по радиовещанию говорил, что у него растет сын. Что они с женой всю жизнь прожили в чистой и морально устойчивой атмосфере. Так и сына своего воспитывают. И очень, очень, крайне нежелательно, чтобы их мальчик, вообще, наши дети формировались на таких буржуазных образцах. И вообще, чтобы в советской школе, в нашей стране – и ни капли высокого патриотизма?.. Ого! С чего это? На патриотизм я как-то не обратила сразу внимание. А вот буржуазные образцы… Может, это про то, что недавно с оркестром спела и тут же сымпровизировала танец? Так весь оркестр Эдди Рознера аплодировал. Ведь у нас такого еще никто не делал на эстраде. И в зале прошло на «ура»! И сюда, значит, дошло. И сюда, значит, передали. А что здесь такого? После первого фильма уже прошло время. Уже пошло разделение на «принимающих» и «не». Чопорные дамы объединились и выступили дружным фронтом против вертлявой попрыгуньи. Но вы же министры, вы же не дамы. Вы же понимаете, что время не стоит на месте. В фильме вы вместе со всеми смеялись над косностью и обывательщиной. Вы же сами просили сделать еще один такой же смешной фильм. Нет, нет, что-то не то. И вдруг моя длинная модная ресничка – хрясь! – и предательски наполовину отвалилась. А горячие слезы как из ведра полились по лицу. И ничего не могу с собой поделать. Голова, что могла бы подсказать выход, пуста. Безвольные руки. И нечем «взять себя в руки». «Полный труп», как сказал бы папа. Пошли меня мочалить за левые концерты. Но ведь в них участвовали какие имена и звания – не мне чета. А в заказной статье их имена только указаны. На мне же сделан главный акцент. Выживай, держись, Люси-Ирена-Марлен!

«С лица земли сотрем! Имени такого не будет!» – это слова министра. И это не сегодняшние демократические денечки, когда говори, что хошь, всем до фонаря. То было жестокое время. И то был настоящий приговор. И очень скоро такой фамилии не стало. Очень скоро. Долго надо мной будут витать: «однодневка», «несерьезно», «не советуем», «не следует», «не желательно». Перестали снимать в столице. Перестали снимать на других студиях. Забыли. Предали забвению. Тихо похоронили. Забальзамировали. Вот тогда у меня появилась возможность свободно размышлять о моем патриотизме. И привели меня эти раздумья на Чистые пруды. К той гримасе отвращения. «Не захотели послужить Родине…» Что ж, «не хотите кушать хлеб с маслом, будете кушать г…». И я его кушала. Кушала много лет.

Но как парадоксальна актерская природа! Вы даже представить себе не можете, о чем я думала в тот жуткий час. Это трудно представить. Я думала о своей реснице. Что мне с ней делать? Если ее снять – значит, раскрыть секрет, что она приклеена. Это стыдно и неловко. Нахально же снять обе ресницы, этого я просто не могла. Нахальство мне было несвойственно. Можно было получить вслед пару анекдотов: «Пришла к министру культуры с наклеенными ресницами, а они возьми и отклейся». А может, и того хлеще: «Пришла артисточка к самому министру культуры и для начала сняла с себя ресницы». Важна ведь только одна деталь. А дальше пошло и поехало. Глупые мысли. Но именно они меня в тот момент занимали. В этой глупой простоте и была будущая драма. Вызывали меня на всякие общественные ковры еще и еще раз. И стояла я около министра, опустив голову, на одной из тогдашних коллегий министерства. На этих коллегиях присутствовали все самые ведущие наши великие кинематографисты. Сидел и мой учитель. И директор студии «Мосфильм», который и открыл меня в кино. Все сидели, опустив головы. Та коллегия была по поводу поведения артистов, перечисленных в статье. Меня поставили в центр зала. У министерского стола. Чтобы была видна всем. А я думала: только бы не заплакать. Наверное, надо было привыкать. Рушились иллюзии. Начинали бродить сомнения. А подлинно жизненные драмы и начинаются с крушения иллюзий. С разочарования. Взяла себе за правило – никогда не ходить ни на какие приемы в иностранные посольства. Несколько исключений сделала в последнее перестроечное время. Но все как-то неловко, хочется скорее домой. Самое интересное, что вынесла из этого, давнего фестиваля молодежи и студентов – слова молодого лидера, совсем мальчишки. Он мне показался человеком не из моей жизни. Из жизни другой. Незнакомой, неродной и пугающей. Когда его спросили: что для вас главное в жизни? Он спокойно и твердо сказал: «Индепенденс». Этого слова мы в школе не проходили. Слово это я запомнила и прочла в словаре: «Независимость». И еще больше удивилась. А зачем она ему, эта независимость? Вот мне она совсем не нужна…

С крушений иллюзий, с разочарования началась моя борьба за свою независимость. За свой «индепенденс» я борюсь всю жизнь. Я так устроила свою жизнь, и личную, и профессиональную, что никогда не была в подчинении. Только по Любви. Только по Уважению. Только преклоняясь перед талантом. Это воспиталось и пришло не само собой – это пришло оттуда, из тех лет. И не случись бы в моей судьбе тех перипетий, кто знает, как бы оно и что бы… И вообще, какой бы я стала. Да и заиграла бы я драматические роли? И вообще, имела бы право занимать этим рассказом ваше внимание, милые, уважаемые зрители? Просто я понимаю состояние тех людей, кто живет, имея в душе тайную тяжесть. Как ни прекрасна жизнь и красоты вокруг, все они очень мало стоят, если есть тяжесть внутри. В самой высокой точке радости, когда жаждешь: остановись, мгновение! – эта тяжесть берет свое и определяет истинное отношение человека ко всем и всему вокруг.