Ираклий Квирикадзе - Мальчик, идущий за дикой уткой

После ВГИКа снимал фильмы, получал призы. Но про один мой фильм – “Пловец” – министр кинематографии СССР после просмотра сказал: “Этот фильм антисоветский, его надо сжечь”. Я осмелился пошутить: “Сжечь вместе с режиссером?” Когда почувствовал, что с фильмом сделают что-то очень плохое, тайно ночью прокрался в лабораторию киностудии “Грузия-фильм”, вырезал в негативе те самые опасные куски и вывез их к моей бабушке Екатерине Григорьевне Бухаровой, которая жила на окраине Тбилиси с маленьким холодильником. Половину холодильника я забил пленками, бабушка, конечно, не радовалась: негде было хранить помидоры, молоко, сыр.

За фильмом действительно охотились. Где негатив? Был приказ сжечь его, куда он исчез? Расследования продолжались долго. Что стало со мной? Министр объявил: “Дисквалифицировать. Запретить снимать кино”.

В 1991 году, когда началась перестройка, я снял фильм “Поездка товарища Сталина в Африку” по своему сценарию. Была замечательная кинокомпания “АСК” с Никитой Михалковым и Рустамом Ибрагимбековым во главе, на деньги которой был снят этот экспериментальный фильм. С ним я поехал в Голливуд. Драматизм этой поездки заключался в том, что я не предполагал, что у меня больное сердце. Я много плавал, поднимал железо, делал круги на стадионах и ничего не знал о сердце…

В один из дней был назначен показ “Поездки товарища Сталина в Африку” в Лос-Анджелесе, в гильдии сценаристов и режиссеров, куда было приглашено много гостей. А накануне вечером мы пошли в джаз-клуб, было очень душно, мне сказали: “Ираклий, ты бледный”. Я решил, что всё это результат того, что, делая картину, как маньяк месяцами не вылезал из монтажной, пил только кофе. Через какое-то время переводчица уговорила меня поехать в госпиталь, я согласился только потому, что слушать джаз в дикой духоте больше не очень-то и хотелось. Я поехал, веселый, рассмешил врачей, пока они подключали меня к датчикам. Но когда зажглись мониторы, их лица посуровели. Они долго молча разглядывали экраны, потом спросили переводчицу: “А как этот Квирикадзе до сих пор жив?” Из четырех главных сердечных артерий три оказались наглухо закупоренными, а четвертая по каплям пропускала кровь. Сегодня-завтра и она перестанет работать, значит, и я перестану работать и т. д. … Срочно в операционную, говорят, а я хохочу. Я же на своих ногах пришел, даже успел на ноги переводчицы обратить внимание, на этот раз красивые спортивные ноги, в теннисных тапочках.

Стоимость операции определили в шестьдесят тысяч долларов, а у меня в кармане от силы долларов шестьдесят. Но получилась фантастическая вещь под названием “Всегда делай в жизни добро!”

За год до этого голливудские сценаристы приезжали в Советский Союз. Сначала они побывали в Москве, потом приехали в Грузию, на три дня. Было лето, никого из грузинского кинематографического руководства на месте не оказалось. “Ираклий, встречай американцев”, – обратились ко мне. Я созвонился со своими далекими от кино приятелями. Это директор кахетинского винзавода, директор цементного завода, бывший боксер – все они живут ради веселья, радости. Они (мы) устроили такое шоу! Сценарист Пол Шредер, автор “Таксиста”, снятого Мартином Скорсезе, не успевал записывать на свой диктофон их остроты. Он кричал: “Хватит, хватит, взорвусь от смеха, друзья, остановитесь…” Мы повезли американцев в монастырь, который Лермонтов описал в “Мцыри”. Когда они зашли в монастырь, дети моих друзей запели с церковных хоров ангельскими голосами. Сентиментальные янки чуть ли не плакали. На другой день в Кахетии устроили кутеж. Заранее занесли в крестьянский дом жареных поросят, вино. Днем едем с нашими гостями по Кахетии и говорим: “Долой рестораны! Давайте где-нибудь здесь остановимся”. Американцы, жители Беверли-Хиллз, попадают к старому кахетинскому крестьянину. Хинкали, хашлама, хачапури, сациви… И вот так три дня. Когда гости уезжали, сценарист Джулиус Эпштейн, автор “Касабланки”, кричал: “Прошу политического убежища!” В его шутке была доля правды – он спрыгнул с автобуса, едущего по летному полю к самолету, продолжая кричать: “Зачем мне мой холодный мраморный дворец в Беверли-Хиллз, дети меня бросили, я хожу один из комнаты в комнату, мне одиноко, а меня здесь так полюбили, так приласкали, не хочу домой, не хочу…”

Почему я об этом вспомнил? Лежу я на столе знаменитой клиники, хирург буквально заносит надо мной скальпель, но пока нет денег, операции не будет. И вот те самые американские сценаристы, которых мы принимали в Грузии, мгновенно организовали фонд “Спасение Ираклия Квирикадзе”. Они звонили всюду, по всей Америке, где были кинофонды, где были отделения гильдии, и объясняли, что я, хороший сценарист, но, главное, хороший парень, оказался в беде. Их услышали. И отделение гильдии сценаристов Вашингтона дает пять тысяч долларов, Сан-Диего дает три тысячи, Чикаго – шесть тысяч, Нью-Йорк – двенадцать тысяч. За одну ночь собрали шестьдесят тысяч долларов. Филиалов гильдии около сотни, разбросаны по Америке, откликнулись все, почти все. Когда говорят, что американцы денег на ветер не бросают, у них нет широты, наверное, это так, но на события экстремальные, что ли, на абсолютный SOS они мгновенно реагируют. Не знаю, что со мной в итоге стало бы, если бы этих денег не собрали. Может, бросили бы в какую-нибудь яму, как кидают бедных, и залили бы меня хлоркой или еще чем-нибудь. Помните фильм Милоша Формана “Amadeus” – как бесславно закончил свою жизнь Моцарт (шучу). Я действительно мог попасть в больницу для бездомных, кто-то бы попрактиковался на моем сердце, и не знаю, чем бы всё это кончилось. Но клиника “Сидерс-Синай”, знаменитая клиника, взялась за меня и решила, что мне стоит жить второй жизнью. Вскрыли меня, как консервную банку, сердце мое было у кого-то в руках, кто-то штопал его, как рваный шерстяной носок. А до этого я был здоровым, бегал, взбирался на Эльбрус, в Турции участвовал в марафоне рок-н-ролла, когда мы с Никитой Михалковым искали натуру для фильма “Грибоедов”. Но было много стрессов, а это, видимо, бесследно не проходит. После спасшей мне жизнь операции мне долго нельзя было летать, уезжать, покидать Америку.

Как-то в моей палате появился замечательный человек – Альберт Гримальди, знаменитый продюсер, который делал в свое время фильмы Пазолини “Декамерон”, “Кентерберийские рассказы”, “Тысяча и одна ночь”. Гримальди работал и с Феллини, делал “Амаркорд”, с Бертолуччи делал “Последнее танго в Париже”. Каким-то образом ему попался мой сценарий “Американская шлюха”, переведенный на английский. У Гримальди были планы снимать в России. И ему мой сценарий пришелся по душе. Он приехал ко мне в больницу, предложил (ого-го!) сто тысяч долларов. Я был готов уже подписать контракт, как тут снова произошла странная история: появился другой замечательный человек – американский кинодраматург Фрэнк Пирсон, в послужном списке которого есть два “Оскара”. Пирсон сказал, что хочет быть соавтором “Американской шлюхи”. Он читал сценарий на конкурсе “Хартли-Мерил”, и ему он понравился. Я вначале растерялся: сценарий уже написан, в чем роль его соавторства? Пирсон объяснил: есть американская часть сценария, есть русская часть. Россия Пирсона пленила, и он хочет переписать американскую часть, которая в представлении Пирсона бедна на фоне России. Когда я расспросил друзей, как мне поступить, некоторые даже возмутились: “Ты что! Сам Пирсон пришел к тебе! С ним ты ворвешься в Голливуд, как на бешеном «мустанге»”! Хорошо это или плохо – врываться на бешеном “мустанге” в Голливуд, я не совсем решил, но сказал Пирсону: “Да”. Тут же появился агент Пирсона; получив информацию, что Гримальди тоже положил глаз на сценарий, он вышел на контакт с ним. От агента Гримальди узнал, что Фрэнк Пирсон будет соавтором сценария и сценарий продается теперь за совсем другую цену – не сто тысяч, как предлагал Гримальди, а шестьсот тысяч долларов. Казалось бы, не такая уж страшная сумма, сценарий фильма “Основной инстинкт” стоил два миллиона. Но Гримальди – европейский продюсер, в Европе совсем другие цены. Шестьсот тысяч – это как кость в горле, он не мог столько платить. Агент оказался негибким. Он не уступал ни доллара в торге с Гримальди, ни цента. Шестьсот тысяч на бочку, и всё тут! Я сказал Пирсону: “А не проигрываем ли мы?” “Да, да”, – ответил он робко. И я почувствовал, что он так же робок, как я, по отношению к своему агенту. Агент дирижировал всей ситуацией.