Ираклий Квирикадзе - Мальчик, идущий за дикой уткой

Богаевский прочел: “Федору-тигру”. Надорвал конверт, достал письмо. Обращение “Федору-тигру” развеселило его.

Но первые строки письма заставили окунуться в страницы, исписанные мелким, аккуратным почерком.

“…Зачем ты преследуешь меня, Федор-тигр?! Я прекрасно знаю, что ты никакой не юрисконсульт. Ты зверь, который задался целью загрызть меня!..

…Не можешь простить, что я убил ее? А, собственно, почему это я, Гриша Вишняк, убил великую русскую поэтессу Марину Ивановну Цветаеву…”

Федор Богаевский не считал себя большим знатоком поэзии, но имя Марины Цветаевой что-то напоминало… Цветаева – это, кажется, поэтесса, она где-то здесь рядом жила, вроде бы в Елабуге. Там то ли застрелилась, то ли повесилась. Повесилась в начале войны.

“…Я ее не убивал, – продолжал оправдываться автор письма. – Да, я ей сказал, что я из НКВД. Передал то, что руководство поручило передать ей: «Будешь сотрудничать с нами, будешь сыто жить, стишки писать. Иначе – лагерь в Мордовии». «Где?» – переспросила она и что-то записала в блокнот.

Я спросил Цветаеву, что она записала, та молча протянула блокнот, я прочел: «Мордовия».

Потом, когда ее положили в гроб в платье, в котором она шла со мной по лесу, я заметил, что из кармана торчит блокнот, тот самый… Я украл его. Открыл: там много на французском, но на последней странице – та самая «Мордовия» и еще: «У меня нет больше сил жить…»

Послушай, Федор-тигр, все годы я слышу твое холодное дыхание, вижу твои ужасные когти. Я спрятался в этом доме, изображаю сумасшедшего, все думают, что я безумец. Но я жду только тебя. Я хочу рассказать всё как было…”

Федор углубился в чтение письма. Он еще не знал, что письмо с обращением “Федору-тигру” не единственное, что в следующий четверг ему вновь бросят толстый конверт, и так будет длиться до конца его четверговой службы в сумасшедшем доме. Под конец Федор даже перестанет распаковывать конверты. А когда через год упразднят этот несостоявшийся эксперимент “Юрисконсульт в психбольнице”, развернутся совершенно фантастические события, связанные с именем великой русской поэтессы Марины Цветаевой.

Но не будем опережать события, вернемся в день первый.

“Мне было велено следить за Цветаевой, – пишет работник НКВД, ныне бритоголовый сумасшедший. – Она только что приехала из Европы. Дочь ее Аля и муж Сергей Эфрон вернулись раньше. Их арестовали, шло следствие. Несколько дел, в которых был замешан ее муж, оставались пу́таны и неясны…

Первые слова Цветаевой, обращенные ко мне, были: «Буфета нет на пароходе!» Мы плыли по Волге.

Тигр! Я кормил ее! Я всю дорогу кормил ее сына Мура, этого неприятного красивенького юношу…

Мы плыли ночью, боялись бомбежки. Ехали по Москве-реке, по каналу Москва – Волга, по Каме двадцать дней.

Писатели и их семьи бежали от войны в глубь России. На пароходе Цветаеву все избегали, она была «неблагонадежна», «иностранка», приехавшая из-за границы. В Елабуге, в этой медвежьей дыре, Цветаева осталась одна с сыном без средств…

Я тоже поселился в Елабуге. Понятно почему. Елабуга – это место, где кончается география. Это – конец, пустота”.

Вишняк подробно описывает, как он жил в одном доме с Цветаевой, как следил за каждым ее шагом, посылал рапорты в НКВД. Последние месяцы жизни Цветаевой он был единственным, кому поэтесса читала свои стихи. Ему и больной дочери хозяйки дома.

Жаркий август, девочка просит Цветаеву, чтобы праздник Новый год и Дед Мороз вновь повторились. Марина велит Грише Вишняку пойти в лес и срубить елку. Идет вместе с ним.

Они срубили елку, украсили ее странными предметами: глиняной кошкой-копилкой, жестянкой из-под ваксы, сломанным будильником, пустыми бутылками.

“В тот день после веселого хоровода вокруг новогодней августовской елки я сказал ей, что я человек из НКВД. И почему-то пригрозил ей Мордовией.

Думал, в веселье она проще отнесется к моим словам.

Вечером я пошел в кино. Из кино меня вызвали со словами: «Ваша соседка повесилась»”.

Богаевский дочитал чрезвычайно путаное и странное письмо. Положил его на подоконник. Дождавшись четырех часов, он покинул кабинет юрисконсульта, куда в течение дня никто больше не вошел, разве что молодая женщина, которая распахнула халат и, оказавшись голой под халатом, спросила: “Что с этим делать?”

Федор, молодой мускулистый волейболист, хорошо знал, что делать с тем, что демонстрировала молодая женщина. Но, выдержав паузу, встал, подошел к двери, выглянул в коридор и позвал санитара. Женщина запахнула халат, тускло взглянула на юрисконсульта и молча выскользнула из комнаты до прихода санитара.

Дома жена спросила Федора, как идет работа в сумасшедшем доме.

Он ел, молча кивнул головой: нормально. Потом спросил жену:

– Кто такая Марина Цветаева?

– Буржуазная поэтесса!

Наступил второй четверг.

В дверь постучали.

На мгновение появился стриженый Гриша Вишняк, кинул конверт и исчез. Федор вскочил, распахнул дверь в коридор. Пусто. Он сбежал по лестнице вниз. На втором этаже тоже никого. Стал заглядывать в палаты, спросил у санитара. Тот не знал Гриши Вишняка. Федор вернулся в комнату.

“Тигр! Тебе надо было загрызть ее сына Мура, но он, я знаю, погиб на фронте… Негодный был парень…”

Богаевский читал подробный донос на неприглядное поведение Мура после смерти матери. Цветаева оставила письмо: “Мурлыга, прости меня, я больше не могу, так лучше. Дальше было бы хуже…”

“Все бумаги после смерти Цветаевой оказались у Мура. Этот архив она привезла из-за границы и взяла с собой в эвакуацию. Мне велели осторожно забрать его.

Мур был странным. Если с матерью его я часами ходил по елабугским лесам, она спала на моих коленях без всяких там штучек, просто утомлялась и спала… мы картошку копали, она поэтому и утомлялась… А с Муром завести дружбу мне было невозможно. Ему со мной было неинтересно. Он говорил по-французски. Он считал меня идиотом, я его не интересовал.

После смерти матери он спал на сундуке с рукописями. Потом решил уехать в Ташкент.

Я нашел одну девчонку и подослал ее к нему. Девчонка была на редкость красивая. Девчонка делала с ним, что хотела. Он расплачивался с ней стихами Цветаевой. Тетрадки стихов были девчонке ни к чему, она для меня их брала.

Однажды ночью я стоял у окна и видел, как она ловко крутила этим мальчишкой. Он был крупным, не по годам сильным, а она – худая змея, но грудастая, с маленькой попкой. Эта попка и делала важное партийное дело. Она добыла четыре тетрадки, дневник французский, что самым ценным было для меня… НКВД интересовался, что Цветаева писала в Европе.

Мур неожиданно уехал. Девочка плакала, я расстроился.

Он даже не попрощался со мной. Я поехал за ним в Энск.