Ираклий Квирикадзе - Мальчик, идущий за дикой уткой

Полуслепая Генриетта взяла на себя миссию уговорить Флору провести пять минут наедине с Соломоном. На чаши весов были положены две тысячи двести пятьдесят пять зеленых и пять минут с закрытыми глазами, после которых, открыв их, она окажется в мире гармонии и радости. Пистолет Иосифа (выяснилось, что именно он принес его) напугал Генриетту. Она слышала всхлипывания в туалете и щелканье курка. Генриетта уверяла, что плачущий Иосиф вложил маузер в рот и со словами: “Я полное говно”, – нажал на курок. Профессиональное оружие дало осечку.

Флора потеряла сознание. Это была ее первая реакция на сообщение о маузере. После стакана холодной воды она молча выслушала Соломоново предложение, которое Генриетта пересказала по-своему. “Это просто – как укол в палец. Как клизма, не более. Соломон любит тебя как племянницу. Ему жалко всех нас, и, главное… ты же знаешь, какая это огромная сумма – две тысячи двести пятьдесят пять долларов!” У Флоры расстроился желудок. После долгого отсутствия она вернулась, села на диван и сказала: “Я согласна”. С этого дня Соломон стал вставать в шесть часов утра и делать зарядку с гантелями, как в добрые времена лодочника-спасателя. За обедом он брал себе лишний кусок мяса. Все понимали – так надо. Соломон должен был восстановить былую форму.

В субботу семейство Базиашвили совершило экскурсию по Гудзону на прогулочном пароходе. Зипо раздобыл где-то бесплатные билеты и был очень горд, пригласив всех. Даже пицца и пиво были за его счет. Зипо последнее время стал заядлым шахматистом, играл в каком-то обшарпанном шахматном клубе, стал чемпионом. Не зная английского языка, он обрел множество друзей. Он ездил даже в Феникс на какой-то шахматный чемпионат…

Наш шахматист часто приходил домой часа в два-три ночи. Мама Дэзи после нескольких суровых выговоров выдала ему отдельные ключи. И вот как-то ночью, когда все спали, Зипо пришел с пьяным негром. Сам Зипо тоже еле стоял на ногах. Негру-шахматисту некуда было идти спать, и Зипо взял его к себе. В полном молчании негр лег на матрац Зипо. Хозяин уступил свое ложе гостю, сам прокрался на балкон и заснул там среди кустов гортензии, которые выращивала Дэзи. На рассвете хромой Соломон, занимаясь с гантелями, оглядел пространство и удивился, увидев темную спину спящего Зипо. Соломон подошел к родственнику, наклонился над ним, не понимая, почему тот почернел. Зипо спал на животе. Соломон подергал за плечо, Зипо повернулся и… Соломон, увидев толстые губы черного незнакомца, от неожиданности заорал так, что проснулась вся Седьмая улица.

Негр не раз приходил после этого случая играть в шахматы с Зипо. Он смотрелся в нашей квартире как последний штрих художника-сюрреалиста на полотне “Сумасшедшая жизнь в доме миссис Бази”.

…Так вот, Зипо-шахматист пригласил всех на прогулку по Гудзону.

Что видела полуслепая Генриетта с палубы прогулочного парохода? Приложив к глазам перламутровый театральный бинокль, она вне всякой логики сказала: “Мой папа Чичик Базиашвили брал рейхстаг. Иосиф Виссарионович Сталин хотел, чтобы он водрузил знамя на крыше рейхстага, но Берия был против, он подстроил так, что знамя водрузил бериевский родственник Кантария. Берия шептал Сталину: «Как можно, чтобы знамя советской победы нес еврей?!» А папа был гордостью армии. Иосиф рядом с ним – хлюпик”.

Иосиф стоял на носу прогулочного парохода и молча смотрел на Нью-Йорк, на зеленые воды Гудзона.

Флора отсутствовала. Утром, весьма артистично изобразив недомогание, она не поехала на пароходную прогулку, но заставила Иосифа прогуляться со всеми. Хромой Соломон должен был сойти незаметно на промежуточной пристани и вернуться в дом на сабвее. Предполагалось, что медицинско-любовная процедура произойдет где-то в час дня.

Я тоже не поехал на пароходе, сказав, что у меня дела. Мама знала, что по выходным я хожу в клуб, где много говорят о Че Геваре, слушают Боба Марли. Мои кавказские родственники как-то очень хорошо без языка общались с мамой Дэзи. После тоскливого существования без Авессалома с Ульрихом Штраубе мама вновь расцвела с сумасшедшими родственниками покойного мужа. Этого никто не мог понять – ни бывшие сослуживицы, ни мамины подруги. Всё, что происходило сегодня в маминой жизни, было очень не по-американски. Каждый день терпеть за столом девять человек, готовить с Генриеттой пряные грузинские блюда, бегать по дешевым распродажам одежды с Суламифью, собирать дикие ягоды для варенья где-то на полях Лонг-Айленда – ни один уважающий себя специалист по баллистике не мог так проводить время.

“Как ты терпишь, что у тебя живут чужие люди и портят твою мебель?” – спрашивала Элеонора Маршалл, мастер по траекториям и точной цифровой наводке на движущиеся мишени. “Это временно, – оправдывалась мама. – Им скоро дадут жилье…”

В двенадцать часов я осторожно открыл двери нашей квартиры. Было подозрительно тихо. Я обошел все комнаты. Я остановился около зеркала. На меня смотрел зеркальный двойник Дэвид Бази – среднего роста, плотный, курчавоволосый, с твердым подбородком и испуганными телячьими глазами.

Я открыл дверь ванной. Флора стояла в облаке горячего пара. В обморок я не упал. До прихода я приготовил первую фразу, которую скажу Флоре, но та, что я произнес, была неожиданной для меня.

– Флора, можно я приму душ?

Флора отвернулась к кафельной стене. Я долго смотрел на ее красные, мокрые, горячие ягодицы. Прошла вечность. Как в фильме Энди Уорхола, где час снимается неподвижность женского и мужского тела. И вдруг голос: “Дэвид, я не хочу старого Соломона. Будь со мной”.

Шатаясь от стены к стене, задыхаясь в ненужном поцелуе, мы дошли до маленькой комнаты. Ненужным я называю поцелуй потому, что и я, и Флора хотели совсем другого. Нам нужен был диван. Вот он. Флора, привычно широко раздвинув ноги, подложила под ягодицы два кулачка.

Дальше был крик. Два девственника в одно мгновение потеряли девственность. Мы не слышали, как пришел Соломон. Мы не видели его, когда он молча смотрел на нас. Видимо, мы ослепли. Мы бегали голые по квартире, мы занимались любовью у холодильника, потом жадно ели помидоры и пили швепс, потом занимались любовью на столе, потом у вешалки. Мы говорили друг другу какие – то глупости и не замечали старого человека, сидевшего на стуле рядом с пианино “Беккер”. Потом мы посмотрели на часы и вспомнили, что экскурсанты вот-вот должны вернуться. Флора легла на диван, обвязала голову каким-то кашне. Глаза у Флоры вновь потухли. Она вошла в роль больной. Я сказал ей: “Флора, стань моей женой. Я буду любить тебя вечно. Стану знаменитым, богатым человеком, как Поль Гетти, у тебя будет много денег. Ты будешь видеть меня по телевизору”. Не меняя выражения глаз, она ответила: “Гетти был скупым… И я очень, очень, очень люблю Иосифа”.