Александр Ширвиндт - Проходные дворы биографии

28-го – премьера «Романтиков» – кажется, будет страшный провал. Получаю каждый день по телеграмме из Кишинева – там полная паника, хотят меня с 1 по 20 июля – бред. Майоров и слушать не желает. Что будет, не знаю.

Уфа – страшный город, но проходим здесь на «ура» – сплошные аншлаги. Есть пара рецензий, но у меня нет газет – Кису твово хвалят. Играем в Башкирском оперном театре и параллельно в новой Уфе – городе Черниковске. Город, построенный у завода, огромный – чистый, типовой и безумно скучный.

Сейчас сидим с Вадькой в номере и в две руки строчим письма. Колычев ушел в баню. Сегодня прогон 3-го акта. Моя самая нелюбимая картина – 8-я (вокзал).

Все наши очень хотят ехать до Казани пароходом, но руководство боится, что мы опоздаем.

Днем буду звонить в Кишинев на студию и окончательно выяснять, когда и что и не выгнали ли меня из картины «Атаман Кодр». Представляешь, вдруг захотели 20 дней среди гастролей на выпуске премьеры – никто меня не пустит.

Очень хочу к тебе, чтобы приласкала чуть-чуть и чем-нибудь покормила вкусненьким – живем на подножном корму.

Водку не пью, читаю детектив «И один в поле воин» и думаю о тебе.

Твой

Письмо Наталии Николаевны

Июль 1958

Начало письма не сохранилось

Пришла из консультации. Все в порядке, только надо есть побольше фруктов и овощей и всякое молочное, а больше ничего нельзя. На днях пойду к директору родильного дома, где я буду.

Когда мне бывает очень грустно без тебя, я поглаживаю пузо как кусочек тебя. Ведь, подумай, как смешно: во мне, внутри, далеко и глубоко, твой, понимаешь, твой кусочек, и он живет независимо от меня, я не могу сделать, чтобы он пошевелился, он шевелится сам, когда захочет есть или устал трястись при ходьбе. И засыпает это твое позже меня, я всегда слышу, как оно шевелится и, видно, укладывается поудобнее спать. Но зато просыпаюсь я раньше. Проснусь, но не двигаюсь. А оно все равно просыпается и начинает торопить, чтобы его скорей покормили.

Киса, напиши, как же сына назвать? Саша, да? А Миша тебе окончательно не нравится? Ты, пожалуйста, настраивайся на сына, я уже настроилась, и мне уже его больше хочется. Во всяком случае, я знаю, что он будет очень похож на тебя (пока маленький, дальше не знаю). И это меня вполне устраивает. А какая будет девчонка – ничего не известно. А если и будет похожа на тебя, то, может, для девчонки это и не так уж будет прекрасно.

Я теперь из-за него стала бояться переходить улицу. Меня раздавят – пускай, я никогда не боялась. Но за него боюсь ужасно, вообще во всем. Мама говорит, что это очень плохо: раз я уже теперь так боюсь за него, значит, потом буду совсем сумасшедшей матерью. Если раньше я боялась войны из-за тебя, из-за брата, то теперь еще прибавился он, да еще как прибавился!

Мне до сих пор не верится, что я буду матерью. Это слишком уж большое счастье для меня.

Ну вот, хотела написать тебе приятное поздравительное письмо, а ничего не получилось.

Завтра утром встану, почитаю газету, позавтракаю и пойду к

9 часам в Моспроект, дорогой опущу это письмо (на Маяковской площади поставили памятник Маяковскому и разбили сквер – все за два дня, в воскресенье, наверное, будет открытие). Потом поработаю часов до двух и поеду на дачу, наверное, до вторника (во вторник у меня первое занятие в школе по обезболиванию). В субботу приедут твои мама и папа на дачу – будем справлять твой день рождения.

Если точно узнаешь, когда кончается Казань, сразу напиши, и пиши все относительно Кишинева.

А я все-таки никак не могу привыкнуть, что у меня есть муж, во всяком случае, ты и муж – понятия совершенно несовместимые. Тебя я знаю и люблю, а муж – это что-то нереальное, чужое и страшное. И я – это я, а совсем не жена.

Ну, пока, мой дорогой муж.

Я жена твоя (хотела написать: я – рожа твоя).

Целую моего взрослого двадцатичетырехлетнего Кису.

Киса, нарисуй мужской свитер, который там продают, и напиши о нем. Если он хороший – купи его себе, я тебе сразу пришлю деньги. Или хочешь, это будет мой подарок тебе ко дню рождения. А хочешь – просто так. Ведь жены покупают своим мужьям одежду.

Киса моя дорогая!

Тебе пишет твой пропащий муж (в смысле – пропавший) из пыльного, душного и грязного городка Котовска [35], из блохастого «Хотелула» 10 августа 1958 года в 10 часов утра, в воскресенье.

Вот уже ровно неделю я в Котовске. Она пролетела, как кошмарный сон. Как будто я проснулся только что, с тяжелой головой, болью в сердце и тоской по дому. Ровно неделю каждый день в 5 утра встаю, бреюсь холодной водой и иду по пыли на гору, в техникум, на нашу базу – гримироваться. Потом сажусь в машину и еду за 7 километров на площадку, где на пыльной дороге, в жару, на солнце, снимаемся часов до семи-восьми. Без ног привозят в Котовск, поправляют грим, и режимная съемка на веранде с 9:00 до 11:30, а потом (два раза) – с четырех до шести утра (тоже режим – это по свету то время, когда можно снимать вечер). И так каждый день. Единственным стимулом в этом аду для меня была мысль, что чем быстрее, тем скорее я буду с тобой – дома, на травке. Теперь все погорело, все изменилось. Я должен был здесь, в Котовске, отснять всю свою натуру с тем, чтобы до Ялты (до павильона) совершенно освободиться. Съемки в этом богом проклятом Котовске намечались до 14 числа, а затем переезд всей группы в Сороки, где я не должен был быть занят. Приехала Дроздовская [36], и мы спокойно снимались до 8-го числа, и вдруг серия телеграмм, вызовы, скандалы, звонили из министерства и так далее. Дроздовскую – срочно в Москву. Она там снимается в другой картине – «Добровольцы» – должна была вернуться туда 12-го числа, успев все здесь отснять. И вот – на тебе. Улетела на неопределенное время. Что-то там сорвалось или передвинулось. В общем, так. С ней у меня остался один большой натуральный объект и «Дорога Василия» – 85 полезных метров. Положение такое: либо – если ее отпустят из Москвы, она прилетит сюда и здесь мы отснимем этот кусок. Либо, что катастрофично, эту сцену перенесут в Сороки, то есть, считай, переезд в Сороки дня четыре, там освоение дня три, да еще неизвестно, в каком порядке пойдут сцены там, учитывая, что и Инка Кмит, и Левка Поляков удрали в Москву на пробу (на два дня). Но эти два дня пахнут неделей-другой – здесь же настолько все неорганизованно (такого бардака я нигде еще не видел), что сказать что-либо точно никто заранее не может. Так что я в нервах, злости и проклятиях сижу сейчас и жду, когда что-либо прояснится.

Надоело мне все это до ужаса. Ты ведь знаешь, как я устал в этом году, а тут так дали по работе, что я буквально валюсь с ног, да еще волнуюсь, что там у тебя, да не знаю, когда вырвусь. В общем, влип, как кур в ощип. Проклинаю тот день, когда связался с этой группой.