Владимир Рецептер - Булгаковиада

Никто лучше Заблудовского не знает даты рождения наших коллег, никто не осведомлен в истории искусств, как он. Живопись и рисунок ценит он, как настоящий знаток…

– Изиль, я не ошибаюсь, ты играл в «Мольере» Брата Силу, а Брата Верность – Толя Гаричев, да?..

– Да, – уверенно сказал Изиль и тут же добавил. – Впрочем, может быть, Брата Силу играл как раз Толя, а Брата Верность – я.

– Конечно, – сказал Р. – Одно из двух…

Толя Гаричев ушел из театра давно, ушел твердо уверенный в недооценке своего дарования и заслуг. В этом убеждении его постоянно поддерживала жена Инна. А потом она не прошла голосования на худсовете и должна была из театра уйти. Подробности процедуры из памяти артиста Р. как-то исчезли, и ему пришлось, как всегда, уточнять у Заблудовского.

Оказалось, что ежегодно пятая часть труппы проходила голосование. В течение пяти лет такой тест прошел весь состав. Большинство худсовета поднимало руку или отмечало бюллетень: нужен, не нужна…

За Инну голосовало меньшинство, и она оказалась вне театра.

Поговаривали, что Инна убеждала Толю в его гениальности, в том, что он равен одному Товстоногову, а себя считала актрисой не меньше Дорониной. И Гаричев стал говорить с Гогой на равных, а с другими – свысока. С кем, например?.. Например, с Заблудовским… И хотя Заблудовский – человек вполне демократичный, он не любил, когда с ним говорили свысока…

После разговора с Изилем Р. перечитал сцену «Кабалы», и ему показалось, что Брата Силу играл все-таки Гаричев, артист с низким голосом, лысый и коренастый, а Брата Верность – Заблудовский – высокий, худой, теноровый. Хотя Юрский мог пойти от противного и Брата Верность дать Толе, а Брата Силу – Изилю…

Много лет Гаричев провел в гримерке «на троих» с Юрским и Басилашвили и всегда проявлял себя не только как артист, но и как художник. В свободное время он рисовал портреты, наброски, шаржи, а иногда даже на репетиции его можно было заметить с рисовальной тетрадью в руках.

Занимали его довольно часто. Вот и в «Розе и кресте» он уверенно сыграл роль Капеллана. А когда Толя ушел вслед за Инной, Р. ввел на роль Капеллана Мишу Данилова…

Потом Гаричева можно было встретить в садике напротив Александринки с мольбертом, тушью и альбомом рисунков.

Потом по сходной цене у него можно было купить талантливый эскиз аникушинского Пушкина или балерины в полете.

Лет за пять до своей смерти Инна с Толей неожиданно развелась, но продолжала жить в той же квартире на Анникова вместе с неженатым сыном.

И Толя всю жизнь любил одну ее…

Что-то еще задело Р. в ответе Евгения Ивановича Чеснокова… Что-то еще… Ах да, калоши!..

Почему он ни слова не пишет Булгакову о судьбе собственных калош?..

Евгений Иванович, товарищ Чесноков, как же так?..

Неужели Вам безразлична судьба этой пары, забытой в прихожей Михаила Афанасьевича?.. Вернулась ли она к Вам?..

Не у кого спросить, вот беда!.. Разве только вопрос долетит до самого Чеснокова… Повышаю голос…

Так что же, Евгений Иванович, вернулись к Вам Ваши калоши?!

И если вернулись, каким путем?..

По железной дороге, с оказией?..

Или остались на всю осень, а то и на зиму в прихожей у Булгакова?..

И не казнила ли Вас жена за беспутную забывчивость?..

Как в Ленинграде жить без калош в дождливом октябре!..

И ведь, страшно подумать, но если они вдруг подошли по размеру и сам Михаил Афанасьевич обдуманно или по рассеянности надел их и прошел по мокрой Пироговке, что тогда?..

А тогда, дорогой Чесноков, они превратились в музейный экспонат и обессмертили Ваше имя и Ваши стопы!..

Обещаю, что, со своей стороны, стану неусыпно разыскивать ваши мокроступы, а найдя, начну ходатайствовать перед зав. музеем БДТ Вениамином Наумовичем Капланом о выставлении бессмертных калош непосредственно перед публикой и прямо под гоголевскою шинелью!..

Вот Вам, господа, гоголевская шинель, а вот булгаковские калоши!..

– Венечка, вы, конечно, знаете, как задробили «Мольера» в начале 30-х годов? – спросил Р. названного главу музея.

– Конечно, Владимир Эммануилович, – сказал Каплан. – Там Вишневский перекрыл кислород… Мне кажется, где-то в библиотеке был даже экземпляр пьесы… И я помню, на нем эпиграф на французском языке…

– Да, – сказал Р. – «Для его славы уже ничего не нужно. Но он нужен для нашей славы» . Надпись на бюсте Мольера… Попробуйте найти экземпляр!..

– Хорошо, постараюсь… Там главную роль, мне кажется, играли Монахов и Шапиро. Монахов хитрил, а главным идеологом был директор… Но когда против «Мольера» выступила «Красная газета», это было для них как шлагбаум: за черту не заходить!..

– Может быть, есть еще какие-то документы?..

– Документов в театре нет никаких. Но я все время читаю журналы, «Жизнь искусства», «Рабочий и театр», они постоянно давали хронику, и историческая картина ясна… Мне кажется, Шапиро был политкомиссаром… Но и Монахов вел себя выдержанно. Сын ламповщика, депутат Ленсовета… Хотя его, конечно, ущемляли… Жена была арестована. А до этого скакала на лошадях, как амазонка…

– Да, да, вспоминаю! – сказал Р. – Мне про нее рассказывал Карнович-Валуа, сосед по гримерке… Как же я не записал!.. Но вот что помню… Жена была намного моложе, очень красивая, он ее баловал… Потом появился какой-то чекист… Возник роман… Взяли чекиста… Потом ее… Монахов затосковал, умерла собака… И он скончался, сидя на балконе… Не то дома, не то на даче… Совершенно один… Факт или легенда?..

– Этого я не знал, – задумчиво сказал Веня. – Но есть фотография, как чествовали Монахова по поводу тридцатипятилетия творчества… Там пионеры, военные, начальство… И похороны были очень пышные, везли по Невскому, с конной милицией, провожал весь город… А могила в нескольких шагах от Гоги…

Ни в 1930, ни в 1931 годах Николай Федорович ни одной роли не сыграл, и «Мольера» брали, конечно, для него.

Сегодня трудно даже вообразить то бесспорное верховенство и безупречное первенство, которое отдавалось ему, создателю и столпу Большого драматического. Королем в театре был он, и один он.

Рувим Шапиро писал в юбилейном сборнике Монахова: «Он все время стоит в самом центре строительства театра, как член правления, управляющий, председатель Художественного совета».

Между тем когда Монахову поручили принять участие в создании БДТ, он «согласился с условием, что по окончании организационного периода он будет в театре работать исключительно как актер» [Курсив мой. – В.Р. ] [16] .

В книге воспоминаний Н.Ф. Монахова, над которой трудились и С.С. Мокульский («Литературная редакция»), и С.К. Абашидзе («Художественная редакция»), голос Николая Федоровича время от времени явственно различим, и нас покоряет обаяние художника-самородка, в чем-то наивного, в чем-то лукавого, но главное, светлого и мужественного человека.

О «Мольере» в книге, разумеется, ни звука, но вот что там есть.

Читать дальше