Люк Бессон - Несносный ребенок. Автобиография

Но у меня была одна техническая проблема: слишком короткий провод у наушников. Мне приходилось протягивать его через решетку лестницы, чтобы можно было слушать музыку, сидя на ступенях и прислонясь головой к перилам. Это не очень удобно, но мне было плевать. Если бы понадобилось, я бы остался стоять на одной ноге.

Хотя Лезиньи расположен далековато от Парижа, я продолжал время от времени проведывать Маргариту, бабушку по отцу. Магазин, где она работала, переживал не лучшие времена. Надо сказать, что образцы выставленной в витрине одежды были старомодны. Хозяйке пришлось продать значительную часть магазина, и те, кого не сократили, ютились в оставшейся меньшей части. Старая дама скукожилась в дальнем углу своего крошечного магазина и как будто ждала смерти. Я прикладывался к ручке, и всякий раз это приводило ее в восторг.

Моя бабушка работала в подвале, оборудованном под ателье. Там оставалось всего трое сотрудников. Остальную часть магазина теперь занимал банк. Дальше по улице был небольшой магазин, которого я прежде не замечал. Там продавали пластинки и проигрыватели и специализировались на джазе. Стоит ли говорить, что я, как пчела, припал к этому горшочку меда. Все мои новые герои были там. Значит, мне придется стричь газоны и по субботам, если я хочу это слушать.

Менеджер дал мне маленькую карточку. Каждый раз, когда я покупал альбом, он пробивал мою карточку, как в метро. Купив десять альбомов, я мог получить один бесплатно. Мне помнится, что весь первый триместр я косил газоны. Все деньги, которые мне давали бабушки на Рождество, шли на пополнение моей коллекции. Теперь у меня было штук двадцать альбомов, и мне по-прежнему нечего было слушать. Пока наконец не вмешалась моя мать.

– Зачем ты тогда покупаешь все эти пластинки, если тебе нечего слушать? – спросила она с недоумением.

Мне хотелось заорать, крикнуть, что у мальчишки, который тратит все свои деньги на диски и не может их слушать, имеется некое неосознанное стремление к творчеству, которое следовало бы поощрять людям, считающим себя его родителями. Но слова застряли у меня в горле, и я ответил, заикаясь:

– Я… я слушаю их у Жан-Клода.

Мать посмотрела на меня, как курица на морского гребешка. Я только что сказал ей, что один плюс один равно трем. Она пожала плечами и вернулась к себе на кухню, а я, немного опечаленный, схватил свои диски и отправился к Жан-Клоду, принимать свою дозу.

Пришлось ждать почти два года, в течение которых моя коллекция составила уже восемьдесят альбомов, пока мой месседж был наконец услышан. Два года. Надо ли говорить, что список моих пожеланий на Рождество был кратким: в том году я просил только об одном – о стереосистеме.

И наконец ее получил. Простую, среднего качества и дешевую. Плевать, мне нужно было иметь возможность каждый вечер рвать себе барабанные перепонки. Зато слушать музыку в гостиной меня попросили в наушниках, будто музыка Кита Джарретта сродни сквернословию.

У Кэти снова округлился живот. Я обнаружил это в зимние каникулы. Отец проводил сезон в Кортине д’Ампеццо в Италии. Там имеется грандиозная горнолыжная база, где даже проводят чемпионаты мира. Ничего общего в Валлуаром. Здесь мы катались вместе с великими спортсменами. Это подвигло меня к развитию, и в итоге от чемпиона по слалому меня отделяли всего две секунды.

Время от времени отец брал меня с собой кататься. Мы всегда шли вне трассы. Он обожал приключения, ему нравилось обходить ели, заросли, нравилось поднимать снежную пыль. Он отлично катался в любой местности. Каждое воскресенье мы соревновались в слаломе, но его невозможно было победить. Мне следовало дождаться февральских каникул, чтобы попробовать еще раз.

В тот день инструкторы проложили особую трассу для слалома, куда мы оба записались. Мой отец стартовал сразу после тех, кто ее открывал, и показал хорошее время. Но во мне кипели ярость и желание его победить. Это, возможно, был единственный способ доказать ему, что я существую, – заставить на меня смотреть. Я стартовал, по-пиратски оскалившись, и уступил ему лишь полсекунды. Я был совершенно счастлив и поспешил к нему, чтобы насладиться гордостью в глубине его глаз. Гордостью, признанием, любовью, в которых так нуждался и которые желал получить хотя бы по секундомеру. Но отец даже не смотрел на меня: он злился. Он винил снег, холод, плохо закрепленные ворота и немедленно поднялся, чтобы сделать вторую попытку. Но не улучшил свое время из-за неудачного старта. Тогда он поднялся в третий раз и отдал все силы, какие у него были, дойдя до десятых ворот, где рухнул как подкошенный. Короче, я не выиграл, а он проиграл.

Мы добрались до отеля на лыжах. За все время спуска он не сказал мне ни слова. У меня в животе образовался комок. Я был страшно расстроен. Я уже не знал, что мне сделать, чтобы заставить его хотя бы немного любить меня. После ужина я столкнулся с ним практически случайно; его лицо немного смягчилось.

– Ты отлично катался сегодня. И ты меня победил. Это здорово, – сказал он.

И я был вознагражден похлопыванием по плечу, после чего он снова исчез.

Эти несколько слов утешили меня, но боль, которую я испытал, не прошла. В то время живот Кэти сделался еще более круглым. Жюли наверняка радовалась: вскоре у нее появилась сестренка, которую назвали Пегги.

Меня все сильнее увлекала фотография. Я видел в ней дополнение к музыке и архитектуре. Не отдавая себе в том отчета, я уже готов был определить ДНК своего кино. Меня тянуло к фотографии, но фотографировать я не умел. Так как у меня не было фотоаппарата, а чтобы его купить, мне пришлось бы подстричь миллион газонов, я вновь подался к моему соседу Жан-Клоду. Он согласился одолжить мне свой «Кэнон», но правила были еще более строгими, чем для электрофона. Мне следовало обращаться с аппаратом, как лаборант обращается с вирусом. Это было не страшно, к тому же он не требовал, чтобы я надевал медицинские перчатки. У маньяка Жан-Клода фотоаппарат был еще в магазинной упаковке.

Два часа я слушал его наставления, прежде чем он позволил мне уйти. Я явственно ощущал, что у него ком в животе, и, чтобы его успокоить, держал пакет с фотоаппаратом, словно это был нитроглицерин.

Свою первую модель я нашел очень скоро. Это был мой пес Джерри. Эта колбаса с лапами с трудом помещалась в кадр, а поскольку он непрерывно двигался, мне приходилось постоянно наводить на резкость. Но благодаря ему я научился всем основным приемам и даже выработал некий автоматизм.

В журнале «Фотография» прославляли Гамильтона и его юных девушек в цвету. Фотографии были словно смазанными и подернутыми дымкой. Он использовал фильтры, которых я не мог себе позволить, однако подобный эффект дает и немного запотевший объектив. Мне оставалось только найти настоящую модель.