Михаил Вострышев - Людмила Целиковская. Долгий свет звезды

Гааз представлял собой неизбежное зло для чиновников, привыкших скрупулезно исполнять каждую букву закона. Они не раз убеждались, что бороться с Гаазом – лишь понапрасну время терять.

Конечно, Целиковскую нельзя сравнивать с Гаазом, всю свою жизнь положившим на заботу о страждущем человечестве, которого Достоевский назвал, вместе с Суворовым и Кутузовым, одним из трех лучших русских людей. Но Людмила Васильевна тоже забывала о законах, об этих нередко бездушных правилах игры с государством, когда становилась очевидцем беды с конкретным человеком.

Однажды Любимов и Целиковская возвращались из гостей с загородной дачи. Ехали по Минскому шоссе. В это время, около девяти часов вечера, в кинотеатре Рабочего поселка закончился очередной сеанс и благодушные зрители расходились по домам. Внезапно из-за поворота выскочил мчавшийся на бешеной скорости самосвал с пьяным водителем за рулем и покосил ни в чем не повинных людей. Те, кто успел увернуться от гибели, безрезультатно пытались остановить проносящиеся мимо машины. И дело не в том, что шоферы все как на подбор были людьми жестокими и равнодушными к чужому горю. Просто они знали существовавший закон, по которому, если человека сшибли на дороге, его запрещено увозить с места происшествия до прибытия милиции и «скорой помощи». Сердобольных водителей строго наказывали за «чинимые осложнения раскрытию преступления».

Но Любимов с Целиковской остановились, увидев на обочине дороги женщину с безумными глазами.

– Помогите! – с отчаянием причитала она. – Я вас умоляю: помогите! Мой муж умирает!

Мужчина, задетый самосвалом, истекал кровью в кювете. Любимов и Целиковская знали, что нарушают закон, но поступить иначе не могли. Они подняли стонавшего мужчину и перенесли его на заднее сиденье своей машины. Рядом усадили его жену и погнали в Одинцовскую больницу. Каждая секунда, понимали они, на счету.

Но в больнице умирающего отказались принимать.

– Вы не имели права забирать тело с места происшествия! – заявила медсестра приемного отделения.

– По-вашему, я должна отвезти его обратно? – вошла в гнев Целиковская.

– Ничего не знаю, у нас есть предписание не принимать от частных лиц пострадавших в автомобильных авариях.

Целиковская орала, требовала, грозила и, как говорят, материлась на чересчур законопослушный персонал больницы. В конце концов, под угрозой звонков министрам здравоохранения и внутренних дел, им пришлось принять истекающего кровью мужчину и отвезти его в реанимацию….

– Почему вы самовольно забрали с места аварии потерпевшего, не дождавшись приезда милиции? – допрашивал спустя несколько дней Любимова и Целиковскую следователь.

– Мы не могли проехать мимо! – отвечала взволнованная Людмила Васильевна. – А разве можно поступить иначе, когда обезумевшая от горя женщина умоляет о помощи?..

– Здесь я задаю вопросы, а не вы! Вы поступили противозаконно! Хоть это вы можете понять?

– Нет, не могу.

Москва надолго запомнила филантропа Гааза, с утра до ночи хлопотавшего о несчастных людях. Он объезжал богатых вельмож, чтобы вымолить у них подаяние для «страждущих и отверженных», и просиживал часами в бесчисленных канцеляриях, убеждая чиновников пересмотреть тот или иной несправедливый судебный приговор, следил за порядком и медицинским обслуживанием в московских острогах и пересыльном тюремном замке. Про него сложили поговорку: «У Гааза нет отказа». Он был фанатиком добра и сострадания.

«Надо внимать нуждам людей, – говорил он, – заботиться о них, не бояться труда, помогая им советом и делом. Словом, любить их, причем чем чаще проявлять эту любовь, тем сильнее она будет становиться».

Целиковская умела внимать нуждам людей, которые делились с ней своими напастями, и, не жалея ни своего, ни чужого времени и труда, помогала им, чем могла.

В роддоме только что появившегося на свет младенца заразили стафилококком и объявили родителям, что их ребенок не жилец на белом свете. Страшно: всего десять дней от роду малышу, а он уже умирает. Бабушка молится, родители не умеют молиться и потому плачут. Переживает и дядя за злосчастную судьбу своего маленького племянника. Целиковская, дружившая с его женой, звонит справиться о здоровье новорожденного.

– Надь, как у вас дела?

– Сказали, что Петя умирает…

После долгой паузы Целиковская твердо сказала:

– Этого не должно быть! Жди, я сейчас приеду.

– Зачем? Ему уже ничем не поможешь.

– Рэ-бэ-не-мэ, – произнесла Людмила Васильевна свою любимую аббревиатуру, обозначавшую «речи быть не может». – Я уже выезжаю.

За полчаса она успела пересечь всю Москву.

– Быстро одевайся и поехали! – приказала подруге.

Стоял январь, но не морозный, как должно быть в разгар зимы, а промозглый, пасмурный. Шел мокрый снег, и город утопал в дорожной слякоти. Из Останкина поехали в другой конец Москвы – в Измайлово, где в родильном доме умирал сын родителей, которых Людмила Васильевна лишь однажды видела мельком. Доехали.

Для Целиковской не существовало понятия «кабинет, в который нельзя войти». Она открывала любую дверь.

– Ты, Надюнь, сейчас в соплях, от тебя пользы мало. Потому подожди в коридоре.

И, придав лицу доброжелательную строгость, походкой самоуверенной женщины она вошла в кабинет главврача.

– Вы, наверное, знаете, что я народная артистка Целиковская. Петя – мой племянник. Мне сказали, что он умрет от стафилококка. Нет! Он не умрет! – Людмила Васильевна, глядя в глаза управляющей роддомом женщине, медленно отчеканила фразу: – Ребенок должен жить, и вы все для этого сделаете… – Сказав главное, улыбнулась: – А для меня составьте список лекарств, которые помогут спасти мальчика. Я вас умоляю об этом. Вы сейчас дадите мне этот список, а мой долг – привезти вам эти лекарства.

Руководящая женщина в белом халате засуетилась, созвала врачей и, выслушав их советы, тут же выписала и вручила «родственнице» Пети кучу рецептов.

Шел пятый час вечера. На залитую по уши грязью Москву спустились сумерки. Сидя за рулем и направляясь в одну из центральных аптек, Целиковская крепко ругалась – то обогнавшая их «Волга» забрызгала ветровое стекло грязью, то «Победа» подрезала на повороте. Наконец благополучно добрались до цели. Людмила Васильевна моментально сменила образ и с лучезарной улыбкой вошла в аптеку со служебного входа.

– Здравствуйте! – зазвенел ее голосочек. – Всем вам – здравствуйте!

– Здравствуйте… – тараща на знаменитую артистку глаза, отвечали женщины-фармацевты.

– Ой, вы Целиковская? – спросила самая смелая.

– Да, я Целиковская. И я вас всех умоляю, ради бога, помогите – племянник погибает. У меня с собой рецепты, врачи сказали, если я достану лекарства, они спасут его.