Сергей Соловьев - Те, с которыми я… Вячеслав Тихонов

Дело было в Пенькове

Потом я, тоже мальчишкой, увидел картину Станислава Ростоцкого «Дело было в Пенькове». И вот, казалось бы, ну да… Во-первых, это нужно отметить, что это была первая картина ну настоящего, большого, необыкновенно красивого и нежного творческого союза Станислава Иосифовича Ростоцкого и Вячеслава Васильевича Тихонова. А Ростоцкий еще в институте говорил: «Слава, ты великая звезда. Вот дождемся момента, когда я начну тебя снимать, и это увидят все». И вот Вячеслав Васильевич с той же невероятной убедительностью и отсутствием каких бы то ни было лишних слов сыграл такое тончайшее и сложнейшее понятие, как любовь. И в этом сложнейшем понятии это слово, волшебное слово «любовь», вступило в колоссальное противоречие, естественное противоречие, которым вся великая литература занималась весь XIX век, когда любовь входит в противоречие с понятием «долг», «должен», с понятием «верность». И вот этот сложнейший клубок, который разматывал, там, со страшной сложностью и страшно сложными переживаниями Федор Михайлович Достоевский, с какой-то нежной и ясной простотой сыграл, потому что понимал, что играет, Вячеслав Васильевич Тихонов. Его уже тогда можно было, по честности, считать великим русским актером. Постольку, поскольку когда он возвращается из тюрьмы домой, видит ребенка, и видит ту жену свою, из-за которой он как бы попал в тюрьму, изломал жизнь, и видит собственного ребенка, и вдруг кидает шапку в небо от счастья. От счастья чего? От счастья того, что он пережил то, что Бог ему дал пережить. Пережил и выжил. И это одна из главных таких, сердечных и главных тем, которые сыграл актер Вячеслав Васильевич Тихонов.

Дело было в Пенькове

Следующая картина «На семи ветрах» тоже на меня произвела огромное впечатление за счет того, что в ней снимался Тихонов. Хотя я понимаю, что это не так, что уже с этого момента все самое замечательное, что делал Тихонов в кино, было накрепко связано с именем Станислава Иосифовича Ростоцкого, накрепко связано. И, допустим, такой великий режиссер, как Андрей Тарковский, терпеть не мог эту картину. Он считал (даже когда писал потом об «Ивановом детстве») и говорил: «Более фальшивого, так сказать, фильма с фальшивой образностью я не видел» – и приводил пример: «Там, вот, значит, госпиталь стоит. В госпитале, там, Лариса Лужина лечит, так сказать, раненого Тихонова. А потом немцы наступают, стреляют из пушек, одна стена обваливается, и там идут прямо внутрь госпиталя немецкие танки. Какая фальшь, какая фальшь!» Ну да, с точки зрения Андрея Арсеньевича, действительно фальшь, потому что он внутренне ценил, понимал и принимал другую образную систему. Но существует же так называемая русская наивная живопись, волшебная страница русской живописи, когда сверхсложность жизни сводится к очень простым, практически наивным понятиям, где добро и зло начинают существовать так, как будто они незыблемо даны нам в этих ясных, простых и понятных образах от Господа Бога, один раз и на всю жизнь. И вот эта наивность верности, наивность любви, наивность вот таких бескомпромиссно нежных отношений друг к другу, которые, кстати, и помогли нам выиграть войну. А уж кто вообще, как не Ростоцкий, знал, что давало жить человеку на войне, что давало ему надежду победить и выжить. Ростоцкий знал это превосходно. А Тихонов вот эту наивнейшую, казалось бы, на наш уже полуциничный взгляд, на наш, так сказать, вообще взгляд… ладно, любовь-морковь, Господи спаси. Да? Вот Тихонов во все это дело не просто поверил, – было видно, что он из тех, он из тех… И может быть, самым таким огромным откровением у Тихонова в этой картине, – во всяком случае, которое сражало опять-таки вот всех зрителей, от Тихого океана до Балтийского моря, – все были напрочь сражены тем, когда Тихонов там пел.

Дело было в Пенькове

Тихонов закончил мастерскую Сергея Аполлинариевича Герасимова, великого русского педагога, особенно грандиозного в своей режиссуре, в его глубочайшем и тончайшем понимании актера. Тихонов каким-то образом вот эту герасимовскую школу абсолютной правдивости актерского существования в мире, не только усвоил, он ее так поразительно сохранил. И когда второй великий выпускник герасимовской мастерской Сергей Федорович Бондарчук, причем нужно сказать, что они не были любимчиками Сергея Аполлинариевича Герасимова, просто как-то он их видел слегка даже боковым зрением все время. И вот потом они из бокового зрения как-то перемещались в центр его интересов. И я бы не сказал, что это доставляло ему такую уж огромную радость, потому что Герасимов, как всякий большой художник, был ревнив и амбициозен. И я сомневаюсь, что он так уж торжествовал по поводу того, что Сергей Федорович Бондарчук – не лучший его ученик – вдруг снимает эту грандиозную, которая поразила воображение людей всего мира, киноэпопею «Война и мир», где роль князя Андрея играет Вячеслав Тихонов. Сложнейшую, противоречивейшую роль, поскольку более противоречивого честного знатока человеческой души, чем Лев Николаевич Толстой, наверное, и не было в русской культуре человека. А из противоречивейших людей, о которых говорил Толстой, может быть, одним из самых противоречивых, из самых сложных персонажей был князь Андрей Болконский.

И я знаю, какие вообще муки испытывал Сергей Федорович Бондарчук, когда он искал исполнителя на роль Болконского. И самым главным претендентом был Иннокентий Михайлович Смоктуновский, который так и не сыграл эти две грандиозные толстовские роли: Каренина он не мог сыграть по здоровью (у него начинался туберкулез глаз), ему запретили сниматься в кино, и князя Андрея. Конечно, с одной стороны, я – ну огромнейший такой фанат Иннокентия Михайловича Смоктуновского, но, с другой стороны, я понимаю, как точно поступил Бондарчук, когда взял своего товарища по институту Вячеслава Васильевича Тихонова для исполнения роли князя Андрея. Он очень мучился, Вячеслав Васильевич, очень мучился, когда его утвердили на эту просто, конечно, фантастическую роль. Он страшно переживал по поводу того, сможет ли он с его естественным, простым, настоящим отношением к белому свету, за которое его знали и любили все зрители, сыграть вот эту противоречивейшую фигуру. Ему было необыкновенно трудно, ему было страшно трудно… Но тем не менее в нем жил какой-то, как ни странно, дух студенческого товарищества. Я потом уже знал Вячеслава Васильевича довольно хорошо как самого знаменитого человека в России… Я его знал. И он мог быть очень разборчивым. Он мог очень деликатно, но при этом твердо отказаться от чего угодно. Он не мог отказаться только от одного: когда ребята, с которыми он учился, ему что-нибудь предлагали. Иногда он сомневался, но выбор всегда был в пользу студенческого братства, вгиковского братства. И в общем-то он начал играть князя Андрея в силу вгиковского студенческого братства, в силу абсолютной веры в то, что его приятели по школьной скамье, в данном случае Сергей Федорович Бондарчук, его не подведут. И Сергей Федорович Бондарчук был в невероятно трудных душевных обстоятельствах тогда, когда он снимал «Войну и мир». Он был тем человеком, который вынужден был каждый день контролировать все и отсекать все, что могло нанести вред картине, вред Толстому. Вот это чувство у него было всегда железным. Все, что вредно Толстому, – все нельзя делать. И он ни разу не изменил своему нежному и серьезнейшему отношению к этому восхитительному персонажу.