Наталья Нечаева - Внук котриарха

– Ладно, – наконец подала голос Шона, – не будем отчаиваться. В конце концов, у нас в запасе конец сегодняшней ночи, день и завтрашняя ночь.

В этот момент в зал, запыхавшись, вбежал последний из посланных на поиски спирта кэльф. Взволнованный и несчастный, он ринулся прямо к помосту, намереваясь доложить о неудаче. Шона остановила его жестом руки:

– Потом, потом. Мы все уже знаем. Сегодняшнюю ночь, – продолжила она, – прошу употребить на изучение Летописей, может быть, там откроется что-то, упущенное ранее. По всем вопросам к Лираю. Снотра, ты покопайся в архивах дворца. Вполне возможно, подсказка там. Игры и развлечения отменяются. Я попытаюсь связаться с родственниками и посоветоваться с ними. Мимир, пошли. – Шона оглянулась, ища глазами котенка, и обнаружила позади себя совершенную пустоту. – Мимир, где ты?

– Ну я же пытался сказать! – выкрикнул опоздавший. – Мимир в Египетском зале. Стоит как приклеенный у ног Сохмет, не двигается.

Вот это была новость… Пожалуй, самая страшная из всех сегодняшних.

– Он… жив? – едва прошептала Шона.

– Не знаю.

– Шона, возьми себя в руки, – строго прикрикнула Снотра. – Полнолуние завтра. Сегодня у Сохмет не хватит сил даже на убийство котенка. Лирай, пойдем, заберем его оттуда.

– Стойте, куда вы в таком виде? – Шона, кажется, вполне овладела собой. Спустилась к кэльфам, вытянув обе руки, проделала какие-то пассы, прошептала несколько слов. Лирай и Снотра исчезли. – Вот теперь идите. Не хватало только, чтоб и вас там приклеили… – через силу улыбнулась, обернулась к притихшему собранию. – Все будет хорошо. Те, кого не задействовал Богарди, могут идти по домам. Не забывайте о моем задании. Я подожду Мимира.

Кэльфы молча покидали зал. Лица их были строги и сосредоточенны. Дождавшись, когда выйдут последние, Шона опустилась на ступеньку, прикрыла глаза. Мысленно она проделывала путь в Египетский зал и обратно вместе со Снотрой и Лираем. Конечно, могла бы сосредоточиться и просто увидеть этот путь, но не стала этого делать, решив поберечь силы. Уж кому-кому, а ей ни сегодня, ни завтра и минуты отдыха не предвиделось. К тому же силы надо было поберечь на сеанс связи с родственниками. Занятие предстояло весьма непростое и энергетически затратное.

Если не удастся нейтрализовать Сохмет, печально размышляла Шона, то дворец придется покинуть. Оставшимся в живых, конечно. Каким образом? Вопрос. Лучший вариант – переместиться домой, в Голландию. Но если еще годом раньше туда вполне можно было попасть с какой-нибудь эрмитажной выставкой, то в нынешней политической ситуации это окно в Европу закрылось: Россия и Евросоюз находились в состоянии затяжного конфликта, и культурные связи оказались прерваны.

Второй и последний вариант исхода из дворца – уйти под землю к здешним цвергам. Но в их пещерах, мрачных, сырых, холодных, к тому ж часто доверху напичканных всяким металлическим хламом, который цверги собирают и тащат к себе в норы со всех концов, кэльфам зиму не пережить.

Ох, Ронни, Ронни, как не вовремя ты ушел! От одного твоего вида Мут-Сохмет становилась шелковой! Красный кот. Где ж нам тебя взять?

Выходит, конец роду? Конец славной трехсотлетней истории кэльфов? Ну нет.

– Об этом даже помышлять нельзя! – громко сказала она вслух.

– О чем ты, Шона? – Лирай материализовался в дверях, не делая даже попытки сделать шаг в зал. Секунду спустя за его спиной проявилась Снотра.

– Его там нет.

– Как это нет? – не поняла Шона. – А где же он?

– Скорее всего, пришел в себя и сбежал.

– Куда сбежал?

– А вот это никому не известно, – проворчал Лирай. – Такой постреленок, как Мимир, может удрать куда угодно. Для него путешествие по дворцу – любимое дело. Где только мне не приходилось его отлавливать во время уроков.

– Постойте, постойте, – Шона, побледнев, вскочила на ноги. – Сейчас не то время, чтобы гулять.

– Ты, главное, не волнуйся, – успокоила Снотра. – Мы обшарили весь зал, во все витрины заглянули, нигде нет. В зале практически праздничная атмосфера: Сохмет продолжает витийствовать, повествует о своих бесчисленных подвигах, остальные, разинув рот, слушают. Если б у них был котенок, шла бы речь о нем, о нас. Сохмет бы его от себя на миллиметр не отпустила, демонстрируя добычу.

– Куда он денется, – махнул рукой Лирай, – набегается и вернется. Ты сама смотреть не пробовала, где он?

– Знаешь же, пока он не стал кэльфом, я его не вижу. Пройдусь по кошкам – к шедевральным зайду, элиту проведаю, поспрашиваю, мне все равно с ними со всеми поговорить надо. А вы идите, дел полно. Если по пути встретите, за шкирку и домой под замок.

– Да-да, – заторопилась Снотра, – меня же дворовые ждут. Лекторий по живописи. Может, отменить?

– Ни в коем случае, – возразила Шона. – Все должно идти по плану.

В Шатровом зале Эрмитажа, именуемом в просторечье «голландским», собрались шедевральные кошки практически со всех картин. Огромная толстая кошка Рубенса, которую искусствоведы, восхищаясь «Вакхом», почему-то именуют пантерой, расположилась на самой длинной малиновой банкетке и лениво постукивала длинным хвостом, за порхающей кисточкой которого напряженно наблюдали сразу восемь глаз, принадлежащих худым и всегда голодным котятам-переросткам с этюдов Франса Снейдерса.

Из-под золоченых фигурных ножек маленького столика у стены выглядывала большая серо-пятнистая особь Паувеля де Воса, спрыгнувшая с «Натюрморта с битой дичью и омаром». Хотя вокруг не наблюдалось ничего угрожающего, вид кошки совершенно недвусмысленно показывал готовность к немедленной драке: никак не могла расстаться с привычкой противостоять здоровенной собаке, хоть пес, естественно, остался на полотне и в зале появиться не мог. Под этим же столом с другой стороны точно так же оскалила морду вечная подружка девосовской зверюги – тоже серая, красноглазая драчунья с полотна Чарльза Джерваса «Олень, собака и кошка». Похожий сюжет, похожие привычки. Сошлись на общей ненависти к собакам и общей же любви к битой дичи. В остальном – милейшие создания, погладь – будут мурчать, пока не уснут с устатку.

Впрочем, ласку любят все. И серая полосатка Рембрандта, охотно оставляющая «Мадонну с Младенцем» на попечении мудрой змеи, и ушастая серо-белая хитрюга Хендрика Голциуса, частенько деликатно сбегающая от «Адама и Евы», чтоб влюбленные насладились друг другом наедине, за что, скорее всего, и получила от искусствоведов позорное обозначение «символа греха». Хотя уж для кого-кого, а для кошки плотская любовь никогда грехом не считалась.

Отдельно на стуле, распеленавшись, нежилась черноухая и белоносая счастливица Давида Рейкарта III. Эта всегда была благодушна и сыта. Хозяйка-крестьянка, как подсмотрел художник, кормила ее с ложечки, словно собственное дитя. На соседнем стуле так же спокойно восседал толстый черно-серый кот Эглона Хендрика ван дер Нера. Его, видно, до смерти замучили неуемные дети, без конца изобретающие новые развлечения. Из последних – птичка в клетке. Дети выставляли клетку на подоконник перед котом. Птичка чирикала и дразнилась. Кот нервничал и мечтал, наконец, открыть клетку и сожрать птичку. Пока не получалось.