Наталья Нечаева - Внук котриарха

– Дела! – Техас недоверчиво крутил головой. – Первый раз в жизни… Чтобы кот… сам…

– Да хватит мне уже, – махнул лапой Филя, – за десятерых нагулялся. Пора и о душе подумать. А ты, конечно, если намылился, беги. Гуляй, пока молодой, мальчик. Что, говоришь, делать надо? Орать? Так это я умею! Так орал, что соседи в стены стучали. Только я прослушал, как наш концерт тебе практически поможет?

– Я прикинусь мертвым, – заговорщически понизил голос Техас. – Замру без движения. На всякие там кис-кис отзываться не буду. Главное, чтоб хвост не подвел, он же иногда самопроизвольно дергается.

– Да забей, пусть дергается. Типа, ты еще не совсем мертвый, но уже и не так чтобы живой.

– Мудро, – согласился Техас. – Мертвяка, пожалуй, и вытаскивать из клетки не станут, а живого – вполне.

– Да-да, – добавил Филя, – и про глаза не забудь. Глаза – первое дело, они тебе начнут в глаза фонариком светить, а ты крепись, но не моргай. Я так делал, когда за кошкой рвануть хотел. И тело должно мягким быть, как без костей. Лапу поднимают, она падает.

– Спасибо, – расчувствовался Техас, – ты настоящий друг. Не забуду.

– А потом как? – влезли в диалог умиравшие от любопытства кошки. – Галя клетку откроет, а дверь-то закрыта!

– Кого-то же она на помощь позовет, – резонно возразил Филя. – Если кот загибается, врач нужен! Побежит звонить. Тут надо сразу возле дверей позицию занять: только она дверь приоткроет – шасть – и ты снаружи. Я так всегда из ванной сбегал. Запрут меня, я притаюсь, будто сплю. Знаю: рано или поздно все равно зайдут – руки помыть или пописать. Ну и дальше все от ловкости и скорости зависит. Оп! И я уже на люстре. А она у них дорогущая, старинная, Миша три года ее реставрировал, сорвется – хана раритету. Пока Тоня прощения не попросит, пока не поклянется на улицу выпустить, ни за что не слезал!

– Ну ты, конечно, молоток, – восхищенно причмокнул Техас. – Видно, давал жизни. Как терпели столько лет?

– Любили, – односложно пояснил Филя.

– Значит, договорились, – подвел итог Техас. – Утро уже, скоро Галя придет. Все слушаем дверь.

– Я тоже хочу! – вдруг подал голос Мимир. – Я с вами!

– Куда это ты со мной? – вздыбился Техас. – Зачем?

– Мне тоже очень надо наружу. Я думал, что вы еще ночью сбежите и бабушку мою приведете, а вы тут. А она переживает, где я потерялся. Мне теряться никак нельзя, на меня вся надежда, потому что я – Красный кот.

Этот малопонятный детский лепет, похоже, никого не заинтересовал. Только Лилит, пристально вглядевшись в котенка, вдруг с удивлением протянула:

– Или я сплю, или у меня глюки. Гляньте, как он за ночь вырос! Едва в клетке помещается!

– И цвет поменял, – еще более удивленно поддержала ее Марфа. – Когда принесли, был наполовинку, я еще удивилась: слева серый, справа черный, как по линейке. А сейчас весь серый!

– Я не серый, я красный! – выкрикнул обиженный Мимир.

В это время в замке шевельнулся ключ.

Никогда еще Шона не чувствовала себя такой опустошенной и беспомощной. Эта ночь, принесшая вначале мрак и страх, потом озарившаяся надеждой, закончилась полным фиаско. И в этом не было ничьей вины, кроме самой Шоны.

Как могла она отпустить Котриатора одного гулять по дворцу? Как могла не предусмотреть его маршрут и не подстраховать? Конечно, оправдание всегда можно найти: торопилась к дворовым, после того как Котриатор взял на себя Мут-Сохмет, решила, что теперь все силы следует бросить на спасение Мимира.

Итог не просто плачевный, ужасающий. Не уследив за временем, Красный кот вернулся в исходное котриаторское состояние прямо в коридоре. Там же осталась и прихваченная Петром – неизвестно для каких целей – Баст. Теперь Баст в кабинете котрифея. Без волшебного скарабея, наполняющего ее силой. То есть она не сможет заместить Сохмет, не сможет противопоставить ипостаси зла ипостась добра. И, пробудившись к ночи, великая и ужасная, напитавшись полной луной, закончит свое страшное черное дело.

Возле Петра выставлен круглосуточный пост – второй раз номер с Красным котом не удастся. Мимир по-прежнему в клетке. Во дворце и вокруг него – у каждой двери и подворотни – милиция. Задействовали резервную систему камер наблюдения, теперь каждая щель просматривается. Патрульные машины описывают кренделя и круги вокруг всего комплекса и внутри дворов. В таких условиях штурм, на который решились дворовые, становится невозможным: их в минуту затопчут и передавят.

В Эрмитаже объявлено чрезвычайное положение, поднятые ни свет, ни заря хранители примчались во дворец, и теперь шаг за шагом ревизуют свои владения. Значит, совсем скоро обнаружится и пропажа Скифского кота, который сидит под замком в доме Богарди.

Да еще кэльфята набедокурили – Снотра не уследила. Невидимыми шли все время за котрифеем в зал Петра, а когда того усадили, додумались помахать котрифею петровской рукой…

«Какой из меня котриарх? – ругала себя Шона. – У этого слова даже рода женского нет, что вполне справедливо».

Котриархами у кэльфов всегда были мужчины. И это правильно. Шонхайд заняла этот пост вынужденно и временно – как регент (и у этого слова тоже женский род отсутствует!) малолетнего Мимира. По всему выходило: Мимир станет отличным котриархом – порукой тому гены и образование, и ждать-то оставалось недолго – вот-вот превратится в Красного кота и возглавит кэльфийское сообщество, тут все и начало рушиться.

«Ронни, Ронни, – мысленно обратилась Шонхайд к своему племяннику, отцу Мимира, – как не вовремя ты ушел! Какая нелепая и дикая смерть!»

Вспомнился тот черный день, вернее, белая ночь, уже почти утро, сладкий туман над пустой Дворцовой, теплые от дневной жары ступни Атлантов. Они вышли на улицу все вместе – Шона, Лирай, Ронни и Тьютти. Из-за Тьютти и вышли – она дохаживала последние дни перед родами, очень хотела прогуляться. Ронни повел жену к Зимней канавке. Понятно, они оба были невидимыми – как еще в городе?

А дальше вообще туман, черный, непроглядный – до сих пор не рассеялся. Невесть откуда-то возникший звук мотора, сразу резкий, опасный. Волна горячего воздуха, ударившая по лицу, слабый крик… или стон… И тишина.

Красный кабриолет, со стоящими в нем радостно что-то вопящими подростками, просвистел с Миллионной по Дворцовой, взвизгнул возле Александровской колонны, разворачиваясь, и умчался по набережной Мойки.

Когда Шона с Лираем подбежали к Зимней канавке, Ронни уже не дышал. Тьютти, вся в крови, едва шевелилась. Успели донести до дома, врач стал хлопотать: уколы, срочная операция, кесарево. Первым извлекли Мимира, вполне здорового и живого, а вот близняшка, девочка, даже вздоха не сделала. Тьютти увидела сына, улыбнулась и в ту же секунду ушла вслед за Ронни и дочкой. Не захотела оставаться здесь без них.