Гильермо дель Торо - Охотники на троллей

– Таб, – прошептал я. – Что будем делать?

Он обнажил сияющие сталью зубы и опустил хоккейную маску.

– Ничего. Будем вести переговоры. С террористами.

Он поднял новехонькую хоккейную клюшку и шагнул в кухню. Несмотря на волочащуюся за мной скрытую камеру, я поправил бейсбольный шлем и последовал за Табом, расправив плечи как летучая мышь, всю жизнь прождавшая мгновения, когда же наконец сможет взлететь.

Прежде всего я заметил, что потолочный вентилятор разбит на кусочки и валяется в углу. Странно, что я обратил внимание именно на это, учитывая, что в маленькой кухне возвышались силуэты двух гигантских троллей. Неприятно признавать, что я на короткой ноге с кошмарными существами, но этих двоих я знал слишком хорошо. Восемь глаз Моргунчика шныряли по шкафчикам, в слив раковины, в укромные уголки посудомоечной машины. АРРРХ!!! хватал и ненароком крушил различные предметы на столе. Тварь взревела, царапнув сгорбленную спину о болтающиеся внутренности потолочного вентилятора.

По неизвестной причине микроволновка работала, внутри вращалась пустая тарелка.

Я схватил Таба за рубашку на спине.

– Погоди… что они… делают? – выдавил из себя я.

Таб откликнулся каким-то булькающим и наполненным ужасом голосом:

– Сандвичи, Джим. Они делают сандвичи.

Два щупальца Моргунчика по очереди ныряли в банку арахисового масла, вылезая оттуда с коричневым шматком, который тролль затем размазывал по кускам белого хлеба, разбросанным по столу. Он слишком сильно нажимал, и хлеб рвался на мелкие кусочки, летавшие по кухне словно стружка на лесопилке. Некоторые оказывались в похожем на щель рту Моргунчика, и я видел, как его чешуйчатая шкура сжимается, пропихивая куски по двум глоткам, пока они не очутятся в нескольких пульсирующих желудках.

АРРРХ!!! был еще менее ловким. Он хватал крошки в воздухе и бросал в слюнявую пасть. Не все достигали цели: кусочки белого хлеба прилипли арахисовым маслом к шерсти тролля. Без сомнений, он гордился собой – при каждом глотке рога энергично пронзали шкафчик, а огромная ступня топала, превращая упавший хлеб с маслом в коричневую кашу.

На нас никто не обратил ни малейшего внимания. «Гости» сосредоточились на своем деле, бормоча что-то нечленораздельное набитыми ртами.

Таб подтолкнул мне хоккейную клюшку и оттянул тетиву лука. Его глаза остекленели, но смотрели решительно, и я ощутил прилив гордости. Папа пребывал в летаргическом сне. Только мы вдвоем бодрствовали, и Таб это знал.

– Беру на себя меньшего, – прошептал он.

– Что ты задумал? – отозвался я.

– Что? Мелкий выглядит ловким.

– Ловким? Да он почти слеп!

– Правда? Тогда готов поспорить, что у него превосходный слух.

Дрожащими руками он приладил стрелу и стал ее оттягивать.

– Целься в сердце, – велел я.

Грудь Моргунчика билась в судорожном ритме по меньшей мере в пяти местах.

– В которое? – поинтересовался Таб.

– В любое!

– Ладно-ладно! – Таб поморщился, оттянув тетиву как можно дальше.

Наконечник стрелы болтался как безумный – вверх, вниз, вправо, влево. Я сделал шаг назад, чтобы не стать жертвой эффектного выстрела мимо цели. Таб скосил глаза и прицелился.

– Приготовься выбить обезьянье дерьмо из лохматого.

Я поднял пластиковую биту и дурацкую хоккейную клюшку. Выглядели они столь же смертоносными, как шоколадные батончики. Меня согревала единственная оптимистичная мысль: АРРРХ!!! заполнял собой всю кухню, как бы я ни ударил, даже если совсем невпопад, уж точно не промахнусь.

Тобиас Ф. Дершовиц все детство служил мишенью для насмешек. Пещера трофеев была лишь последней из целой серии предательских мест, а Стив Йоргенсен-Уорнер – самым скверным из тех, кто посвятил жизнь унижению Таба. Но той ночью на кухне, против самых жутких монстров и вооруженный самым жалким оружием, Таб прицелился верно. Он спустил тетиву с мелодичным звоном, и стрела быстро и четко прорезала воздух прямо в центр монстра со щупальцами. Скорее всего, Таб сразил бы тролля, если бы из гостиной не выскочил металлический человек, отбивший стрелу замотанной велосипедными цепями ногой.

Микроволновка звякнула, несуществующее блюдо приготовилось. Металлический человек шагнул к нам.

Я отшатнулся к стене и зажег свет. АРРРХ!!! зажмурился, а восемь глаз Моргунчика нырнули в самый темный угол. Яркий свет сверкнул на доспехах металлического человека, но доставил неудобства только нам. Металлический человек вытащил из-за спины мечи с такой силой, что разрезал сахарницу на две половинки. Сам же сахар, казалось, завис в воздухе, перед тем как рассыпаться.

Таб взвыл и бросил в металлического человека лук, но тот взмахнул мечом и рассек деревяшку надвое. Я издал сдавленный крик и замахнулся битой. Металлический человек легко отпрянул влево и схватился за биту шипастой перчаткой, так что я вслед за ней полетел в сторону плиты. Клюшка застучала по полу, но Таб подхватил ее и с девчачьим визгом неумело замахнулся. Металлический человек сложил оба меча буквой Х, поймал клюшку в перекрестие и одним движением перерезал ее. Таб отбросил огрызок клюшки, словно он обжигал руки.

Кухня наполнилась какофонией звуков. Таб вопил, я вопил, АРРРХ!!! и Моргунчик вопили, как это делают тролли. Металлический человек вращал в каждой руке по мечу, со свистом разрезая воздух, пока мечи не устремились ввысь. Бутылочные крышки на его руках звенели, а литые машинки на теле вертели колесами. Он рявкнул:

– Тихо!

Одним мечом он сорвал хоккейную маску с лица Таба, а другим одновременно разрезал козырек моего бейсбольного шлема. Таб потянулся к виску, а я – ко лбу, но мы не обнаружили ни единой царапины. Но прекратили орать, и тролли тоже. Мы с Табом щурились друг на друга, безоружные и беззащитные.

Металлический человек засунул мечи в ножны и положил обе руки на затылок. Очки авиатора на его лице покосились, а решетка от динамика у рта съехала в сторону. Он отвязал резинку от рогатки под подбородком и поднял один наушник, как и футбольный шлем под ним. Я приготовился узреть искаженные черты, к которым меня подготовили все просмотренные в жизни фантастические фильмы.

Гладкое и пышущее здоровьем лицо оказалось куда менее приятным сюрпризом. Я знал это лицо.

Это был дядя Джек.

Не тот дядя Джек, каким бы он оказался, если бы прожил жизнь и повзрослел, став пятидесятивосьмилетним. Этот дядя Джек остался тем же мальчишкой, что смотрел на меня каждый день с фото на молочном пакете на полке в гостиной: высокий для своего возраста, на лбу висит белобрысая челка, глаза светятся сообразительностью и храбростью. Разница состояла лишь в том, что этот мальчишка не был только что умыт и не ухмылялся с уверенностью. Его нахмуренное лицо было заляпано грязью и копотью, он понюхал воздух, словно его раздражал запах средства для мытья посуды, хвойного освежителя воздуха и арахисового масла.