Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса III

Вздергивает подбородок:

– Лучше скажи спасибо! Пока ошалевшие от сюрпризов прохожие пялились по сторонам, высматривая, что еще новенького им намерены показать, кое-кто беспрепятственно подмешивал в стекла речного тумана, совал многозначительные записки под чужие блюдца в кафе, переводил городские часы, то заставляя время пускаться вскачь, то замедляя его так, что за час у новорожденного младенца мог вырасти первый зуб, а это уже ни в какие ворота, с временем шутки плохи, даже когда хороши.

– Кто бы сейчас говорил! Потому что не знаю, как ты, а я распрекрасно помню, как каждое лето один мой знакомый подвешивал в небе вторую луну, а потом наблюдал, сидя на крыше: кто первым заметит? И ликовал, как школьник, когда удавалось свести хоть кого-то с ума.

– Ну, предположим, с ума от моих проделок сходят самую малость, ровно настолько, чтобы утратить уверенность – сплю я сейчас или бодрствую? Или даже так: на каком я теперь яву?

– Но этого тебе было мало, – торжествующе говорю я. – Тебе же всегда мало, сколько не дай. И тогда минувшей весной ты отравишь – то есть уже отравил! – воду в обеих реках, во всех окрестных озерах, родниках и ручьях. Ее даже пить не обязательно, достаточно просто смотреть, как течет, как льется, как рябит от всякого дуновения ветра, как расходятся круги от брошенного камня, от каждой капли дождя. И если смотреть слишком долго, можно навсегда утратить способность забывать собственные сны. А потом, чего доброго, научишься вспоминать чужие, и с этого момента твоя жизнь пойдет таким веселым радужным прахом, что только держись.

– Да, отличная была идея, – кивает Нёхиси. – И ты мне тогда очень помог. Отравил на всякий случай кофе во всех мало-мальски путевых кафе и, страшно сказать, в автоматах в аэропорту и на вокзале, путешественники, даже невольные, твоя давняя слабость, я знаю. Помнится, пощадил ты только самые гнусные забегаловки; подозреваю, просто не сумел заставить себя туда войти.

– Ничего, – говорю примирительно, – это мы тоже исправим потом, когда усядемся заново переписывать наш черновик. Обещаю, обязательно вспомню, как в прошлом, к примеру, году, я мужественно вошел в привокзальную чебуречную или даже…

– Ты очень храбрый, я знаю, – улыбается Нёхиси, накрывая своей ладонью мою. – Но вполне может статься, что обойдется без жертв, и переписывать не придется, потому что у нас и так получи…

И мы исчезаем, не расплатившись, как распоследние жулики; впрочем, если рассуждать по уму, мы просто никогда не заходили в бар «Берлин» на улице Исландийос, за черной-черной стеной, а значит все в порядке, мы уже никому ничего не должны.

– …лось. Смотри!

Мы сидим на крыше, откуда открывается дивный вид на проспект Гедиминаса, где, как каша в чугунном котле, закипает, булькает, с шумом ворочается, соблазнительно пахнет осенняя ярмарка, слаще и гуще которой нет ничего.

И Нёхиси добавляет, заговорщически подмигивая:

– Совсем неплохо. Не забывать сны – этого и правда зачастую достаточно, чтобы не смотреть один и тот же скучный кошмар наяву. Прекрасная идея, даже жаль, что почти не моя. Но знаешь, я думаю, надо еще чего-нибудь добавить. Прямо сейчас, не дожидаясь нового позавчерашнего дня.

Лицо у него при этом такое самодовольное, что впору назвать его рожей. Но у меня слишком хорошее настроение, чтобы обзываться. Я даже спорить не стану, хотя обычно завожусь с пол-оборота, мне только повод дай.

Нёхиси берет кусок черепицы и, размахнувшись как следует, со всей дури швыряет его вниз, в праздничную толпу. Я почти хватаюсь за голову: что он, засранец, творит! Но черепичный обломок, не долетев до земли, снова взмывает к небу, и девочка в бархатном платье с двумя аккуратными толстыми косами роняет на землю новую куклу, подпрыгивает, задрав голову, дергает мать за полу серебряного дождевика:

– Там самолетик, смотри! Оранжевый самолетик!

Я тоже такой хочу! Кто его запустил?

И тогда я говорю Нёхиси:

– Ты такой прекрасный дурак, как сама жизнь.

И он отвечает:

– На себя посмотри.

Мы сидим на крыше, кидаемся черепицами, и разноцветные самолеты один за другим взлетают в пасмурное сентябрьское небо, которое разразится затяжным осенним дождем, уже через пару часов, никогда, никогда. Никогда.

Приду и скажу: прости меня, дурака. Ты знаешь, на меня иногда находит, тогда в голове горячий туман, в горле дыра, страшная, влажная, черная, в груди осиновый кол, ладони звенят от гнева, себя не помню, так оглушает меня этот звон, а тут еще Лялька-дура наврала, будто ей Янжелевский сказал, что ты… Ай, ладно. Что было – было. Нет, не так. Того, что было, не было никогда, и сейчас нет – вообще ничего, а мы еще есть. Хоть где-то да есть хоть какие-то мы, я точно знаю.

Приду и скажу: прости, что так поздно. Просто я сперва бегал по городу, по колено в тумане, по пояс в беде, по горло в собственном гневе, пил без меры, спал на ходу, открывал глаза, видел, как горит под ногами земля, закрывал глаза, видел, как пылает небо над головой, но потом пошел дождь, пламя погасло, я забыл свое имя, зато вспомнил твое, а потом еще улицу, номер дома, парадная на углу, третий этаж, дверь цвета красной охры, я сам ее красил, начитавшись маорийских мифов, заливаясь хохотом, почти всерьез намереваясь уберечь твое жилье от демонов патупаиарехе, белокурых и голубоглазых, которые по ночам выходят из моря, ну чего ты смеешься, я совсем, совсем не похож. Я не демон, я помню твой телефонный номер – шестизначный, короткий, теперь таких нет. Весь вечер не мог дозвониться, но это ничего не значит, у тебя часто не срабатывает звонок, старый раздолбанный аппарат, только и радости от него что оранжевый как апельсин. Обязательно принесу тебе новый, хочешь красный? Или лучше черный? Белый, серый – как веселые гуси, синий как небо, или зеленый – тоже как небо, когда лежишь под водой, мечтая выйти из моря, если наступит ночь. Пожалуйста, выбирай.

Приду и скажу: прости, что без цветов. Сколько раз приходил с ними, а мне говорили, что ты тут больше не живешь. Какие-то чужие люди, мужчина с седыми волосами, связанными в хвост, рыжая женщина с кошкой на руках, славные, наверное, они бы мне еще больше понравились, если бы не твердили полную ерунду, дескать тебя здесь нет, слушать их было невыносимо, а потом однажды соврали, что дом на Йогайлос как будто снесли и как будто построили новый, какой-то дурацкий офисный центр, и охранница спрашивает: «Вы к кому?» – ничего себе вопрос. Поэтому сегодня я без цветов, просто показалось, что цветы теперь плохая примета, зато все остальные приметы добрые, одна лучше другой. Например, сегодня был умопомрачительный закат, девочка в красном платье перебежала мне дорогу, и еще три синих автомобиля с одинаковыми буквами номеров – AGA – правильно делаешь, что смеешься, мне тоже стало смешно, а все равно отличная оказалась примета, лучше не бывает, потому что ты дома, и никаких офисов, никаких стеклянных лифтов, никакой охраны, никаких мужчин с хвостами и рыжих кошатниц, а у меня с собой полбутылки темного рома, взял запить неудачу, но и встречу обмыть пригодится, правда?