Дин Кунц - Город (сборник)

Миссис Нозава оказалась чрезвычайно говорливой дамой. Мистер Тамазаки узнал, что в двадцать лет ее освободили из Моаба, теперь ей сорок четыре, и ее муж стал удачливым предпринимателем. Им принадлежала автомобильная мойка, две химчистки и многоквартирный дом. Их младшая дочь училась на втором курсе Северо-Западного университета в Эванстоне. Их старшая дочь заканчивала Йельский университет. А их сын готовился стать магистром делового администрирования в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Она любила играть в бридж, обучала заинтересованных подруг оригами, осваивала французскую кухню по книге Джулии Чайлд [45], находила, что «Битлз» слушать невозможно, и обожала музыку «Осмондз» [46], хотя Юта вызывала у нее неприятные ассоциации.

Когда мистеру Тамазаки наконец-то удалось вклиниться в ее монолог, озвучить причину своего звонка и объяснить, какая его интересует информация, миссис Нозава сразу согласилась ему помочь. В тот момент она стояла за стойкой одной из химчисток, но заверила, что найдет замену в течение часа.

После ухода мисс Перл я ушел в дом, чтобы полежать на диване, и тут же уснул. Полчаса пребывал в полной отключке, пока меня не разбудил настойчивый трезвон дверного звонка. Естественно, за дверью стоял двенадцатилетний очкастый саксофонист.

У открытой двери, щурясь и моргая от яркого дня, так разительно отличающегося от черноты глубокого сна, я напомнил себе, что солнце – непрерывно бурлящий ядерный котел, расположенный в девяноста трех миллионах миль от нашего порога.

Мое состояние Малколм оценил по-своему.

– Начиная пить до полудня, ты умрешь от цирроза печени до того, как станешь знаменитым.

– По крайней мере, когда меня найдут мертвым, я буду одет стильно, – ответил я, не со злобы, а чтобы указать, что брючный ремень у него в трех дюймах от сосков.

– И что это должно означать?

– Ничего. Я крепко спал и не знаю, что говорю. Заходи.

Волоча ноги, он миновал порог, зацепился за коврик в прихожей, проковылял в гостиную. Я находил его неуклюжесть такой милой, крестом, сравнимым с уродством Квазимодо в «Соборе Парижской Богоматери», только не столь трагической и гротескной. Поскольку он никогда не извинялся и не выказывал смущения, продвигаясь по комнате, оставалось только восхищаться его решимостью изображать грациозность, а учитывая его блестящую игру на саксе, не вызывало сомнений – он сумел бы завоевать любовь красивой цыганки, чего не удалось Квазимодо, при условии, что когда-нибудь красивая цыганка его бы нашла.

– Надеюсь, я не зря притащил мой топор.

– Слушай, для меня это, как скрип ногтей по грифельной доске. Пожалуйста, не называй его топором.

– А как мне его называть?

– Сакс, саксофон, духовой инструмент, язычковый инструмент, мне без разницы.

– Если тебе без разницы, я буду называть его топором. Тебе надо чуть расслабиться, чел. Почему ты улегся спать в половине одиннадцатого утра?

– Потому что ночью не выспался, – солгал я. Лгать, конечно, плохо, зато Малколм не записал меня в психи. Что неминуемо бы произошло, расскажи я ему о женщине, которая была городом – или его душой, – и о содержимом ее большой черной сумки.

– Слушай, а ты знаешь, что всегда гарантирует тебе крепкий ночной сон?

– Послушать, как ты играешь?

– Стакан молока перед тем, как ты уляжешься в кровать. Чтобы запить таблетку бенедрила.

– Я не принимаю снотворное и никогда не буду.

– Бенедрил – не снотворное. Это препарат против аллергии.

– У меня нет аллергии.

– Тогда тебе показаны прогулки в сельской местности, Иона.

– Ты хочешь играть?

– А чего ради, по-твоему, я принес топор?

И мы заиграли. Происходило все в 1967 году, когда история рок-н-ролла насчитывала не так уж много лет, и мы любили эту музыку, действительно любили, а что-то и играли. Но, по правде говоря, нас следовало считать реликтами, родившимися слишком поздно, потому что душой и сердцем мы принадлежали эре свинга. Поскольку днем раньше мы выяснили, что оба знаем композитора-песенника и аранжировщика Сая Оливера, мы исполняли партии рояля и саксофона, как слышали их на виниле, стараясь не отходить от его аранжировки песни «На берегу в Бали-Бали» [47], которую он сделал для оркестра Джимми Лансфорда, великого музыкального коллектива своего времени, а потом свинганули мелодию «Да, конечно», аранжировку которой Оливер сделал для Томми Дорси.

Мы играли уже минут пятнадцать, когда раздался дверной звонок. Сидя за роялем, я видел, что на крыльце стоит девушка. Лет семнадцати, с забранными в конский хвост волосами.

Малколм тоже ее видел.

– Это моя сестра, Амалия, – и пошел открывать дверь.

Если тебе десять, ты уже способен понять, что женщина красивая, но оценить это можешь, если только она лет на десять – больше даже лучше – старше тебя, и вы живете в разных мирах. Более молодые представляются в лучшем случае незваными гостями, в худшем – вызывают раздражение, но все равно воспринимаются чужаками, мешающими мальчишкам делать то, что им хочется.

Впервые увидев Амалию Померанец, я собрался невзлюбить ее, и первые полчаса у меня, возможно, получалось. Я признавал, что она симпатичная, но не считал красавицей, сравнимой с моей мамой, хотя не ставил под сомнение, что ее глаза удивительные, оттенком точно соответствовавшие леденцам «Лайвсейвер» со вкусом лайма. Мне не нравилось, как сестра Малколма одевалась, потому что ее стильность только подчеркивала отсутствие этого самого стиля у ее брата. В блузке в вертикальную сине-белую полоску и с короткими рукавами, в брюках клеш с широким красным кожаным поясом и большой пряжкой, в белых парусиновых туфлях на подошве и каблуке из синей резины, она напоминала Джиджет [48], которая перебралась с побережья в глубь материка и оделась в соответствии с модой шестьдесят седьмого года.

Думаю, я поморщился, увидев ее с кларнетом. Потому что, по моему тогдашнему мнению, основанному на составах великих оркестров эры свинга, женщинам в мире джаза отводилось только одно место – у микрофона.

Она даже не стала ждать, что ее представят.

– Привет, Иона, – начала с места в карьер, – если ты играешь даже в два раза хуже того, как мне говорили, тогда выступать тебе в «Карнеги-холле», забитом под завязку, прежде чем я встречу парня, с которым пойду на второе свидание. Если я вообще такого встречу. Не могу дождаться момента, когда ты застучишь по клавишам. – Она также принесла небольшую сумку-холодильник. – Это наш ланч. Только поставлю в холодильник и вернусь, – с тем и прошествовала на кухню в глубине дома.

Я мрачно глянул на Малколма.

– Ты не говорил, что у тебя есть сестра.

– Она классная, правда?