Надежда Попова - Пастырь добрый

Не веря, боясь надеяться, Курт перевел взгляд на обвивающие его живые плети и вновь зажмурился, лишь спустя мгновение раскрыв глаза и глядя на то, как и они – тоже истончаются, судорожно свиваясь и испуская во влажнеющий воздух мерзкий, зловонный дымок, опадают, осыпаются. Курт рванулся, рванулся изо всех сил, и когда тело потеряло опору, рухнув вниз с высоты человеческого роста, боль в ушибленных о мокнущую землю ребрах, в вывихнутом локте, в руках доказала, что все происходящее и впрямь не чудится.

Он упал ногами в горящие поленья, разметав их в стороны; вскочив, отшатнулся, потеряв равновесие и снова упав, и когда шлепнувшийся чуть поодаль Бруно окатил его брызгами мокрой пыли, подумалось вдруг, что плюнул бы в лицо тому, кто еще вчера вечером сказал бы, что он будет рад этому – жидкой грязи, холодной воде, льющейся с неба, за считанные секунды разразившейся настоящим сплошным ливнем, перед которым вчерашняя непогода казалась мелким дождиком.

Курт лежал недвижимо еще мгновение, хватая ртом повлажневший воздух, пахнущий мокрым пеплом и сырой пылью, дыша с хрипом и резью в груди; тело отказывалось двигаться, скованное болью в каждой мышце, в каждой перекрученной жилке, в каждом суставе. Бруно рядом, корчась и матерясь, мокрыми ладонями сбил огонь со штанины, ожесточенно пнув отвалившееся от костра полешко, и, зажмурясь, упал затылком в грязь, не то всхлипывая, не то кашляя. А ливень бил наотмашь, проникая под одежду ледяными струями, но сейчас спрятаться, отвернуться от него не хотелось, и Курт все лежал, глотая бегущую по лицу воду и видя, как исчезают, расползаясь, возвышающиеся над ним серые удивленные лица…

Курт заставил себя встать нескоро; забывшись, уперся в землю правой рукой и упал снова, поскользнувшись в грязи, когда локоть пронзила резкая боль.

– Бернхард, – со стоном выдавил он, толкнув ногой подопечного, по-прежнему лежащего с закрытыми глазами, и тот рывком приподнялся, нескладно и криво сев на коленях, опираясь на дрожащие руки. – Где?

– Не вижу, – отозвался Бруно хрипло, встряхнув головой, попытался встать и осел на колени снова, кривясь и задыхаясь. – Не могу…

– Надо, – упрямо возразил Курт и, упершись здоровой рукой, поднялся на ноги, ощущая, как в глазах рябит от боли; два шага до брошенного оружия он преодолел, шатаясь, и упал опять, разбрызгивая коленями хлопья утопленного в грязи мертвого пепла, укрывающего площадь густым темным ковром.

Бернхарда он увидел на пороге церкви – чародей стоял неподвижно, и лицо его, ошеломленное, удивленное, как и лица сгинувших в небытии обитателей мертвой деревни, было хорошо различимо отсюда; глаза, уже не зияющие черными провалами, растерянно смотрели на двух людей у колодца, и серые призрачные щупальца, свивавшиеся за его спиною прежде, исчезли без следа. Когда Курт поднял с земли арбалет, малефик вздрогнул, отшатнувшись, и бегом бросился в глубь церкви.

– Видел? – повысив голос, чтобы перекрыть плеск бьющего вокруг ливня, спросил Курт, снова толкнув подопечного в бок, и тот кивнул, зло поджав губы.

– Похоже, – отметил Бруно с нехорошей улыбкой, – наш проповедник остался в гордом одиночестве. Каковое положение мы сейчас, думаю, быстро исправим. Как полагаешь, ему не скучно там одному, в пустой церкви?

– Если в пустой, – осадил его Курт; попытавшись согнуть локоть, зашипел, встряхнув головой, и отложил арбалет на колени. – Зараза…

Бруно нахмурился, придвинувшись ближе и придирчиво глядя на то, как он ощупывает сустав.

– Сломана? – спросил подопечный опасливо; Курт мотнул головой:

– Вывих. Надо вправить.

– На меня не смотри, – настороженно возразил помощник, и он устало отозвался, кивнув на распахнутые двери церкви:

– Может, его попросить?.. Здесь нечего уметь, возьмись и дерни. Не дай Бог, там в одном из темных углов сидит и дожидается своего часа какая-нибудь адская псина, и напарник с поврежденной рукой – не самый лучший способ прикрыть спину. Кстати сказать, советую поспешить, ибо неведомо, чем он там сейчас занят. Не знаю, как тебе, а мне не хочется оставлять его без присмотра надолго и, что бы это ни было, стоило бы его занятие прервать как можно скорее. Давай, Бруно, не нуди, время уходит.

– Смотрите-ка, как расхрабрился теперь, – буркнул подопечный, осторожно взявшись за его запястье, и, упершись в плечо ладонью, с хрустом рванул на себя.

Курт отпрянул, взвыв сквозь зубы и зажмурясь, пережидая, пока растворятся в воздухе огненные круги перед глазами; Бруно разжал пальцы, отодвинувшись и глядя на него с испугом.

– Я ведь говорил… – начал подопечный; Курт ударил кулаком в землю, прижав правую руку к груди, баюкая, как младенца, и хрипло выдавил:

– Эскулап хренов… чуть в другую сторону не своротил…

– Попроси теперь о чем-нибудь, – предупредил помощник, поднимаясь, и, подав ему ладонь, помог встать, – пальцем не шелохну. Все равно благодарности от тебя не дождешься.

– Спасибо, – едко отозвался Курт, покривившись; подобрав арбалет, помедлил мгновение, глядя в землю, и повторил уже серьезно: – Спасибо. Один – я бы наверняка сорвался сегодня.

– Обнимемся? – предложил Бруно с надеждой; он усмехнулся, перехватив приклад поудобнее, все еще морщась от остатков затихающей боли, и развернулся к церкви:

– Так вот, стало быть, чего ты добивался; а с виду и не скажешь… Двигай-ка порезвей. Что-то там как-то по-нехорошему тихо.

К распахнутым дверям они приближались осторожно, медленно, стараясь снаружи разглядеть, что творится в полутемном нутре за рядами деревянных скамей. Чародея оба увидели с порога – тот сидел на полу, съежившись, забившись в самый дальний угол у ризницы, и, обняв себя за плечи, раскачивался взад-вперед, словно плачущий ребенок, не глядя на приближающихся к нему людей. Курт подступал осторожно, понимая, что больше рядом никого нет, но все равно косясь по сторонам и не опуская оружия; у неподвижного тела отца Юргена он приостановился, наклонившись и коснувшись пальцами безжизненной жилки на шее. Сморщенное тело старика уже похолодело, мертвая кожа стала цвета воска, но ни одного пятна серой плоти или даже просто ожога он не увидел.

– Deus, Deus meus, quare dereliquisti me!.. – вырвалось едва слышно из дрожащих губ чародея; Бернхард поднял голову, но на приблизившихся к нему людей не смотрел. – Ne abscondas faciem tuam a me, ne declines in furore tuo a servo tuo auxilium meum fuisti, ne derelinquas me, et ne dimittas me, Deus, salvator meus! [204]

– Да заглохнешь ты сегодня или нет?! – ожесточенно прошипел Курт и, даже не пытаясь сдержаться, засветил скорчившемуся на каменном полу чародею затрещину; тот втиснул голову в колени, прикрывшись руками, и лишь повысил голос:

– Ausculta deprecationem meam quoniam infirmatus sum nimis libera me a persecutoribus quoniam confortati sunt super me ! [205]– едва не плача, выкрикнул Бернхард, и подопечный злорадно ощерился.