Алексей Вилков - Infernal

Многие филиалы хирели и умирали, многие превращались в обычные публичные дома для простолюдинов, но кое-где до сих пор жили традиции Kundalini. Так, в салонной Москве, славная память о всемогущем Ван-Богарте сохранялась, и некоторые почитатели поднебесного оргазма основывали собственные клубы, уподобляясь талантливому создателю. Они не платили дань Махимаре, и многие даже не знали о его существовании. Контактов с Российской империей Япония тогда почти не имела. Постепенно секс и смерть разделялись, отбросив первую ветвь на дома любви. Вторая ветвь превратилась в клубы самоубийц, бывшие в моде в конце девятнадцатого и начале двадцатого века. Подлинные традиции Kundalini соблюдались лишь в Петербурге, но к ним доступ был закрыт. Клуб стал подобием ложи масонов. Возможно, только масоны и могли позволить себе настоящее смертельное удовольствие. Упоминается лишь имя графа Песчикова, тайного предводителя общества «разменных пар» Петербурга и по совместительству совладельца нескольких публичных домов на Невском, куда частенько любили наведываться камер-юнкеры, гусары и литераторы, особенно Пушкин. По тексту книги он был прирождённым любителем тайных смертельных удовольствий, зазывая туда многих скучающих дворян. Графу Песчикову были доступны первичные труды Ван-Богарта, которые он свято хранил и продолжал первозданные традиции основателя. Песчиков даже выходил на японских держателей клуба, но будущая война надолго разрушила зарождающиеся связи с метрополией. Следом прокатилась череда кровавых революций и первая мировая война. Последние хранители традиции Kundalini перебрались за границу. Кто-то пал жертвой красной стрелы, кто-то канул в Лету, пропав без вести, но на том история Kundalini в России закончилась. Большевикам не до старых традиций и ловли оргазма. Отдельные островки «общества разменных пар» развеялись по европейским столицам, центр которых, как и прежде, оставался в Амстердаме. Клуб часто менял название, приобретая легендарную славу, но диктатура пролетариата, железный занавес с полным отсутствием достоверной информации с запада не давали никаких сведений о его судьбе. В Японии традиции были живы, но развивались уже по своим ортодоксальным законам…

Так излагалось содержание книжицы в вольном переводе. Что-то я упустил, что-то не перевёл, но главный смысл оставался следующим: элитный клуб с почитаемыми традициями и жестоким укладом. Секта, в которую так легко попасть любой красивой девушке, но из которой невозможно выйти. Лиза была членом клуба, что соответствовало её порочной сущности. Она неукоснительно следовала его законам, а потом пыталась освободиться, но клеймо змеи на спине не сотрёшь. И неуловимый японец, дух легендарного сёгуна Махимары, напомнил ей, заставив совершить страшный ритуал. Хочется верить, что Лизе удалось получить в тот вечер оргазм бессмертия…

Мне не удалось перевести всё…

Вырванные страницы утаивали нечто важное. По вводным предложениям, предшествующим разрыву, говорилось об особых условиях отбора девушек, какими качествами должны были они обладать, и кто пользовался особым преимуществом. Страниц не хватает, и ещё предстоит кое в чём разобраться… Но главная тайна раскрыта, и Адель сдержала слово – на сей раз не подвела. Бедная мазохистка действительно любит меня. Бедная мазохистка мне безразлична.

Ясно одно: Лизу заставили умереть, как она ни пыталась спасти свою грешную душу. И я не успел помешать, получив щедрую порцию удушающего оргазма.

Многое возвращалось на свои места – Амстердам, тусовки, ночные прогулки, дни рождения и стриптиз-клубы, турне по Европе – всё подчинялось одной цели, и со мной она проделала талантливый обводной реверанс. Но прожила со мной целый год, значит, любила меня! Лиза на самом деле любила меня. Может быть, даже сильнее, чем я. А я любил её погребальную татуировку, которой суждено было превратиться в предвестники разлуки.

Отвратно…

Я сожалел лишь об одном, что партнёрша в тайных комнатах не перетянула мой ремешок, не дав шанс обрести райское бессмертие.

Отвратно…

Тяжело нести этот крест. Невыносимо обладать тайными знаниями и никому их не раскрывать. Есть на свете один человек, готовый выслушать любую ахинею. Естественно, я имел в виду Белкина.

До конца недели я лежал в ступоре, смотря в потолок, надеясь увидеть там счастливую петлю, в которую смогу просунуть свою неразумную голову, но на потолке висела хрустальная люстра, а петля задерживалась и не стремилась прекращать мои муки. Соорудить собственноручно виселицу и идти на эшафот мне представлялось затруднительным. Апатия грызла тело, не давая шанса подняться.

Молчать надоело. Язык требовал долгого хмельного разговора. Пришлось отложить апатию и связаться с Белкиным. На мой телефон давно уже никто не звонил. Наверно, меня уволили, а друзья забыли. Даже Адель не приходила навестить. Исчезли все. Остался я и сакральная книжица. Подобрав книгу с пола, я поднес её к плите, зажёг конфорку и положил сверху рукопись. Жёлтая бумага мгновенно вспыхнула – так я уничтожил последние позабытые знания, мгновенно превратившиеся в пепел, который развеялся по кухне и вылетел в раскрытую форточку. Книжица мешала жить. В ней отражалась долгая история Лизы, и священный текст был тому виной. В нём всё зло и вся смертельная сладость, а для кого он напечатан – неизвестно. Я просто сжёг бесценный раритет, как валентинку от навязчивой поклонницы.

Просто сжёг…

…В «Мюнхенской пивнушке» Белкин выслушивал мои откровения с очумелым видом. Бьюсь об заклад, он подобного отродясь не слышал. По его виду можно было предположить, что Владик поражён до костного мозга от моих потусторонних блужданий.

– Ластов! Ну, ты и попал! – дивился он, давясь крепким тёмным пивом.

– Это ещё не всё, – интриговал я и продолжал плакаться в жилетку.

Чего только не наплёл ему, а он верил каждому слову, да я и не врал. Зачем обманывать, когда каждое слово кажется вымыслом, и самое противное, что это и есть правда. И всё произошло на самом деле, ибо тому есть свидетели и мой рассудок, иногда напоминавший, что я всё ещё не выжил из ума и отвечаю за свои мысли и деяния.

Белкин захлёбывался пивом, выпив литра два, пока я вещал, как римский оратор. Я же не успевал промочить горло, и моя кружка оставалась полной. Пить времени не оставалось, так как я полностью поглощён процессом.

– Вот такие дела, брат, – заканчивал я на полуслове. – Что делать? Я типа изменился, иногда кажется, что изменился до неузнаваемости. Я потерял всё: женщину, тачку, любимое дело. Как там Фридман?

– Перевёл наш проект другим соискателям. Моховской хочет расторгнуть контракт. Фридман попал на деньги, и на деньги попал ты, Ласт. Извини, не хотел тебя расстраивать.