Илья Мокров - Теория Чародейства

* * *

Прозвучал он и сейчас. Тихим отзвуком, далёким эхом, заставившим её выпасть из своих раздумий. Девушка стояла посреди корабельного трюма, заставленного различными коробками, сундуками, ящиками, клетками, из которых то и дело доносилось мирное сопение каких-то животных. Корабль покачивался на волнах, и вместе с ним раскачивалась под потолком одинокая лампа. Огонь в ней мерно подрагивал, освещая большое прямоугольное полотно, которое держал перед ней громила-матрос в изодранной безрукавке, лысый, с квадратной башкой и торчащим зубом, одна рука забита татуировками, о значении которых он сам никогда скорее всего не задумывался.

– Ну, Лиз, как тебе?

– Что? – девушка перевела взгляд сперва на него, затем снова на картину. На полотне был изображён объятый пламенем город.

– Картина, говорю, как?

– Написана круто, – она усмехнулась и отвела взгляд, – Но видок, конечно, так себе.

– Лучше не скажешь, – он снова свернул полотно в трубочку и сложил в открытый сундук к прочим таким же. Крышка сундука захлопнулась, – Этого ваятеля за его творчество отправили на костёр, а смышлёные люди, пока не остыло, обчистили квартирку.

– Оперативно, ничего не скажешь, – хмыкнула девушка, присаживаясь на ящик напротив своего собеседника. Она рассматривала всё, помимо него самого, давая понять, что он ей максимально не интересен.

Обычный матрос, которого она к тому же видела не впервые, не сильно раздражал Элизабет. Иногда он бывал даже приятным, но не сейчас. Больше всего в жизни она ненавидела огонь. Порой, в минуты усталости, ей сложно было примириться даже с тем, что огонь может дать ей свет, тепло и вкусную еду. Радовало только, что такие минуты были крайне редкими. Раздражало её и то, что этот парень никогда не знал и не узнает о том, как сильно ранит её воспоминания всё, что связано с огнём. Он всего лишь хвастался ей уловом, дурацкой картиной, украденной из опустевшего дома, и не подозревал, как много усилий ей приходится предпринимать, чтобы не дать ему в морду. Будь она не такой уставшей, быть может, затеяла бы драку в этом грязном полутёмном трюме.

– А ты думала? Хочешь жить, умей вертеться.

– Ладно, вертлявый, – она зевнула, – Я бы как следует выспалась перед прибытием, если не возражаешь. Пожалуй, спровадить его куда подальше было единственной удачной затеей. Уже поздно, а завтрашний день обещал быть слишком хорошим, чтобы портить его побоями.

– Мне и самому бы вздремнуть, с рассветом заскочу.

– Обойдёмся, – бросила она, спрыгивая с ящика на ноги, – Бывай.

Матрос вышел, а вглубь трюма направилась семнадцатилетняя девушка. За её спиной в такт шагам раскачивалась длинная, до пояса, коса бурого цвета с кисточкой на конце. В темноте, словно у кошки, сверкали её изумрудные глаза. Она была одета в широкие штаны тёмно-зелёного цвета, потрёпанные и местами грязные, с большими карманами на боках. На ногах высокие сапоги с не очень аккуратной, но практичной и прочной шнуровкой. Сапоги из довольно грубой кожи, на вид тяжёлые и весьма прочные. Хороший пинок таким ботинком на морде живого места не оставит. Слыша удаляющиеся позади неё шаги, она даже пожалела о том, что поленилась наградить энтузиазм её приятеля увесистым пинком по причиндалам. В этом её утешала лишь мысль о том, что его несчастная супруга будет ей за это обязана. Сверху потрёпанная куртка неясного цвета, а под ней – чёрная майка.

В конце трюма между двумя вертикальными балками натянут гамак. В нём, не подозревая даже о том, что только что была спасена чья-то жизнь, раскачивается, посапывая, юноша семнадцати лет. На его лице лежит раскрытая книга, копна волос на голове растрёпана. Он одет в зелёный комбинезон, сшитый весьма странно: у него нет ни рукавов, ни даже боков, а в штанины он сходится лишь на середине бедра. Штанины такие же широкие, как и у сестры, а на ногах такого же типа сапоги, с той лишь разницей, что из-за аккуратной шнуровки они выглядят куда более прямыми. На поясе нижнюю и верхнюю часть комбинезона разделяет кожаный ремень с карманами. Снизу чёрная кофта с капюшоном и короткими рукавами, которые весьма плотно облегают его плечи. Закинутые за голову руки довольно сухие, хорошо различим рельеф мускул. У девушки, кстати, они несколько объёмнее.

– Малой, что читаешь? – бодро произносит она, поднимая с его лица книгу настолько, чтобы было видно лицо, – Все страницы слюной запачкал, так интересно?

– Полож, где взяла, – пробормотал он, не открывая глаз.

– Ладно, – хмыкнула Лиз, роняя на лицо брату раскрытую книгу.

– Твою ж, – вскрикнул он, хватая книгу в руку, – Я спал!

– С пробуждением, Меррик, – она улеглась на расстеленный на полу матрас.

Вид слегка рассерженного лица брата поднимал ей настроение. Не потому, что ей нравилось доставать его, а потому, что иного действенного способа обратить на себя внимание она не знала и знать не стремилась.

– Я уснул две минуты назад, – он положил книгу под гамак и снова закинул руки за голову.

– Двадцать две, – она хихикнула, после чего повернулась на бок.

– Мак уже заходил?

Она ответила не сразу. Вспышками мелькнули снова языки пламени, так хорошо нарисованные художником, имя которого она даже знать не желала. Девушка съёжилась на матрасе и подогнула ноги к груди. Не будь она уверена, что в трюме кроме них двоих никого нет, ни за что бы не приняла это позорное положение, близкое к позе эмбриона. Однако её никто не видел, кроме того, кому видеть было разрешено.

– Да, – сказала она, погодя, с отчётливой злобой в голосе, – Пересчитал тут всё с видом эксперта.

– Может, будь у него возможность, стал бы талантливым художником, – с иронией произнёс он, повернув на сестру голову.

Он её слышал и задавал вопросы не столько ради информации, сколько ради оценки её состояния. Назойливый Мак был противным парнем, который активно ухлёстывал за девушкой на протяжение всего этого плавания и некоторых предыдущих. Элизабет была не из тех, кому льстило мужское внимание. Меррик готов был поклясться, что никогда в жизни не видел сестру такой сдержанной, как во время этого путешествия. Быть может, в иных условиях, когда первостепенной задачей не стояло бы + «не создавать себе проблем», твердолобый Мак усомнился бы в своей твердолобости под натиском этой девчонки.

– Сомневаюсь, – она улыбнулась, – В его здоровой башке тонкое чутьё – капля в море. Решил вдруг показать мне «Пылающий Тербас», – она наконец взяла себя в руки и собралась с мыслями.

– Бьёт, не глядя, собака, – он приподнялся на локте, – И как ты?

Меррик не понимал до этой секунды масштаба проблемы, но теперь, когда осознание пришло к нему, разволновался не на шутку. Сестру мало что могло ранить. Со временем из этого списка исчезла половина известных им разновидностей холодного оружия, но ядовито-жгучим воспоминаниям о доме, объятом пламенем, исчезнуть оттуда было не суждено. Он знал, что она никогда не жаловалась, а потому считал своей обязанностью не давать ей повода. И сейчас, глядя на неё, он, словно заклинатель, пытался внушить ей взглядом мысль о том, что он рядом, и что ей не о чем волноваться.