Геннадий Тарасов - Нелюбим

– Привет! – сказал Тант, заглянув в одну из мастерских. – Я из газеты. Как говорится, вы нам писали. Ну, что, разберем наши ошибки?

– Наши ошибки! – взвился на своем месте лохматый и до невозможности конопатый юноша. По опыту Тант знал, что веснушки на лице – признак кипучей энергии и неукротимого духа, примета, как видно, подтверждалась на все сто. – Наши ошибки! – кричал конопатый, потрясая худыми и длинными, словно изломанными руками. – Кого к нам прислали! Он же издевается!

Через полчаса последовавшего митинга, когда высказались почти все присутствующие, у Танта сложилось вполне определенное мнение по существу вопроса. Тем более, что до того он успел переговорить с некоторыми преподавателями, большая часть которых, к его удивлению, была на стороне студентов. «Все ясно, программу надо менять», – подумал он и мимоходом заметил, что выражение, пожалуй, сгодится в качестве заголовка для будущей статьи. И все же, в чем-то он еще сомневался. Как соблюсти баланс старого и нового? Ведь очень важно не разрушить традицию. Преемственность очень важна, особенно в искусстве или ремесленном производстве. Да и только ли в программе дело? И кто поручится, что при новой программе будет найдено взаимопонимание? Вопросы были.

Странным ему показалось и кое-что еще. Например, почему вон та, до невозможности красивая девушка у окна не реагирует на общий шум, не участвует в споре? Вообще не проявляет никаких эмоций? Что привлекло ее там, за окном, до такой степени, что она не замечает даже его, Танта, присутствия?

Он осторожно приблизился к девушке и через плечо заглянул в ее работу. На небольшом холсте – горячий хоровод невообразимо ярких красок, карнавал цветов, маскарад полутеней, ярмарка полутонов. Откуда все это? Неужели на рисунке – та чахлая клумба за окном?

– Черт возьми! – не сдержался Тант. – Как вы разглядели там эти краски?

Девушка повернула голову.

О, этот дивный взлет волос! Это волнующееся чудо! Что за прелесть!

Девушка насмешливо смотрела на него.

О, эти глаза! Этот зеленый фонтан искр! Эти пропасти, эти…

«Ого! Этого еще не хватало! – изумился Тант, заметив справа от холста на листе бумаги набросанный карандашом свой профиль. – Выходит, заметила? Когда только успела?!»

Перехватив его взгляд, девушка пожала плечами:

– В вас что-то есть…

О, этот голос!..

«Стоп! – остановил себя Тант. – Чудес в природе, как известно, не бывает, здесь же что-то необъяснимое».

– Что именно есть? – осведомился он у девушки, но тут же поправил себя. – Впрочем, гораздо интересней и полезней знать, чего в тебе нет. Но об этом мы поговорим в другой раз, разумеется, если на то будет ваша воля. Он широко улыбнулся, включив все свое обаяние. – Теперь же мне хотелось бы узнать, как вам, лично вам видится решение спора? Вы ведь в курсе дела, правда? Как, по-вашему, выйти из тупика?

Девушка еще раз пожала плечами, при этом глаза ее подернулись зеленой дымкой.

О!…

– Мне кажется, что не стоит тратить время и силы на спор. Все сложится само собой так, как надо, и когда надо. Вообще же, все пройдет и растает без следа. А потом вернется, но в другом виде или обличьи. Лишь время не вернуть, вот что действительно печально.

– И ничего не останется?

– Останется. Красота!

Сбоку налетел нечеса конопатый.

– Лалелла! Ты снова свою теорию на свет извлекла! Перестань! Твоя философия противна жизни!

Девушка еще раз пожала плечами.

«Все ясно, ее зовут Лалеллой! – сообразил Тант. – Умненький я, однако, и очень наблюдательный».

– Вот как! – сказал он вслух. – У вас, оказывается, и теория своя есть? И она, похоже, не всем нравится. В чем же ее суть? Красота, стало быть, по-вашему…

В этот момент в мастерскую вошел директор училища. Все стихло. Большие электро-механические часы заворочались на стене под высоким потолком, покряхтели и выдавили из себя звук, напоминавший скрип солдатской койки. Два часа.

Тант развел руками:

– К сожалению мне пора. Но очень хотелось бы ознакомиться с вашей теорией. Подробней, как говорится. Может быть, попробуем в ней разобраться, с вашей помощью? Сегодня? В шесть вечера на «Веранде», у лебедей? Я буду ждать вас. Приходите, пожалуйста. И, конечно, не забудьте захватить вашу теорию.

Взгляд Лалеллы был холоден и прозрачен, как горный родник, а Танту показалось, что она смотрит на него, точно на неодушевленный предмет. Как смотрят на ладно слепленный стул или прилично скроенный пиджак, оценивающе, но, не проявляя личной заинтересованности. Он почувствовал себя неуютно. Вот представьте себе, что в поле вы неожиданно нашли прекрасный цветок. Вы смотрите на него, упиваетесь его красотой, радуетесь, что он есть – и вам совершенно все равно, что, быть может, в этот самый момент корень цветка точит прожорливый червь, или что он грустит о быстротечности своей жизни. Вы видите лишь его красоту, вы вдыхаете аромат – и до другого вам нет дела. Приблизительно такое понимание себя Лалеллой, такое ее отношение к нему ощутил Тант. Прежде ему никогда не приходилось задумываться, красив он или нет – не урод, и ладно. Не это главное. Приятно, думал он, если кому-то по нраву твой облик. Но если ты красив от природы – в чем здесь твоя заслуга? Чем гордиться? О гордости, наверное, следует поговорить с его отцом, гордится ли он им. Сегодня он встретил иное отношение к красоте – и был откровенно смущен.

– Хорошо, – сказала Лалелла бесстрастно. – Я приду.

Тон ее несколько притупил его восторженность. Можно сказать, что его приземлили: он перестал парить и слегка коснулся земли кончиками пальцев.

«0-го-го! – озадачился Тант. – Однако – штучка!»

Выходя из мастерской, он наткнулся на недружественный взгляд рыжего юноши и пожал плечами, невольно повторив жест Лалеллы. Что поделать, невозможно нравиться всем сразу. Тем более рыжим. Хотя к рыжим у Танта было самое нежное отношение.

Тант очень любил этот город – Сальви-Крус, ставший его, Танта городом. Не коренной, на самом деле, житель, он успел изучить его досконально, до ощущения слитности, нерасторжимости – и полюбил всем сердцем. Где-то далеко на юге был другой городок, маленькая его родина, средоточие всех его начал. И тот южный город был бесконечно дорог Танту, но Сальви-Крусс – совсем другое.

Он пленил его, прежде всего, своей непредсказуемостью. Да, пожалуй, так – непредсказуемостью и ошеломительной текучестью, пластичностью облика. Этот город невозможно было предсказать, просчитать, угадать, как он будет выглядеть в тот или иной день и даже момент. Только в общих чертах. При желании конкретизировать картинку, приходилось почти сразу признать, что она постоянно видоизменяется, течет, трансформируется. Танту казалось порой, что гениальный творец в порыве вдохновения, в вихре творческого буйства, экстаза, за одну короткую летнюю ночь сотворил все это – и никогда никто больше не сможет повторить ничего подобного. Улицы, дворцы и площади застыли в удивительном беспорядке, породив, сформировав из хаоса великолепную гармонию. Даже на плане город походил на драгоценный узор. Сады и парки возникали в самых невероятных местах. За бетонным боком улицы мог неожиданно оказаться тенистый сквер, а быстрый проспект вдруг со всего разбега упирался в озеро. А дальше изумрудными лентами вились бульвары, где в многочисленных кафе любили проводить часы отдыха горожане. В том месте, где Зеленый бульвар в крутом изгибе спускался к реке Славе, и его под острым углом пересекала улица Откровений, сохраняемый этими двумя магистралями, словно в объятиях двух крепких рук, расположился небольшой, но тенистый и уютный парк. Там, под сенью могучих, деревьев прятало свою чистоту небольшое озеро, в зеркало которого любила заглядываться сама Весна. И Осень, кстати, тоже любила. Все любили.