Лами Кой - Его багровые лилии

– Маней меня зовут, – представился мне он, когда я не мог оторвать от него выпученных от страха глаз.

– Это как кошку что ли? – удивился я.

– Дурак что ли? Кошку Манюней зовут или Марусей. А я просто Маня.

Позднее его имя стали произносить как Манджиро, так как оно более полное и менее ласковое, чем Маня, и сокращали до Джиро, реже – до Майи, что тоже не сильно было похоже на мужское. Однако кровь в нем кипела, как в варваре. Даже в десять лет для меня он был огромным примером, заслуживающим подражания и любви, какой учили, насколько я знаю, древнегреческие философы – к своей семье и своим друзьям. «Сторге» это называлось по-другому, хотя иногда это слово и имело романтический характер (это уже когда любовь творилась между мужем и женой). Но мой Маня, которого я знал, всегда говорил глупые, несравненно с его большим потенциалом и умом глупые захватнические мечты. Он говорил, что станет королем Холодной страны, что, когда первый снег года, который наступит десятки лет спустя, покроет миллионы гектаров, как белый с багровыми лилиями королевский плащ, тогда он будет править этой страной. Этот огонь, горевший у него в груди, создавал ореол рядом с ним, которого боялись некоторые люди.

Если честно, в этот момент я даже отложил ручку, приостановив процесс написания истории. Так сильно мне самому понравилась эта фраза: «Он говорил, что станет королем Холодной страны, что, когда первый снег года, который наступит десятки лет спустя, покроет миллионы гектаров, как белый с багровыми лилиями королевский плащ, тогда он будет править этой страной. Этот огонь, горевший у него в груди, создавал ореол рядом с ним, которого боялись некоторые люди». Это максимально точно описывает Маню, как бы расплывчато на самом деле это ни звучало. Именно в этот момент я решил назвать книгу «Его багровые лилии» и нарисовать на обложке эти цветы в момент, когда они, тлевшие от огня, остывают под тонким свежим тюлем из снега. Это его собственный гербовый знак – багровые лилии. Именно их выращивала госпожа Фаина, о которой я напишу в следующей главе.

***

Вы, наверное, спросите, как мы подружились? За его спиной я стал яркой защищенной тенью, благодарной яркому спасителю, но одного сюжета было мало. Долгое время Маня доставал меня своими шалашами в лесу, охотой на кабанов, от которых он только и делал сам, что удирал. Да-да, с этого начинался путь великого короля. Но я к тому привык.

Шли годы, а наша дружба крепла, и Маня почти не вырос в высоту. Иногда я относился к нему как к младшему брату, хотя он и был старше и сильнее меня. В простецких бытовых вещах, как и в познании целого мира его просвещал именно я. Он все ловил на лету, хорошо мыслил логически, а я был его карманной энциклопедией по всему, что вокруг. Только с ним я спускался к воде, проходя мимо имения чужой семьи, лазал по испещренному всеми возможными отвратительными жуками лесу и ловил по ночам мотыльков, которых днем изучал.

Меня растили мама и бабушка – у Мани же не было даже этого. Он рос почти что во дворе, спал у бывших друзей его родителей, сгинувших от неизвестной болезни, поражающей ткани и органы, и теперь я действительно заменял ему частично семью. После этого он говорил: «В нашей стране не должно быть глупцов и бездарных докторов. Если бы все врачи знали свою работу при всех существующих болезнях, было бы меньше напрасных смертей».

Женщины в моем доме его обожали, слушали, развесив свои красивые уши, а еще всегда пытались накормить так, чтобы он больше от них никуда не ушел. Джиро раздувался, и пыхтел, и шутил так, что весь последующий вечер никогда не было слышно его недовольства, мрачной тучей преследующего его настроение обычно. Точно Маню отпускало все то, что в будние дни его терзало. Скорее всего он грезил о потерянной семье. Только потом я смог это связать.

***

В первый раз я и он вместе встретили общую для всех беду. Тогда будто кто-то изнутри решил разложить ту Душу, что делала нас людьми. Всегда кто-то наведывался к нам. Во времена физики и химии наши люди работали здесь денно и нощно, отдавая весь хлеб владельцу земли, а если мы поднимали бунт, то все боялись, и все же жили мы под нашим государем, потому так и должно всегда было быть. Потому и Маня всегда хотел защищать нас и всех остальных людей, живущих в этой стране. Но в этот раз Великий не спас нас. И Манджиро тоже не мог ничего с этим поделать. Я видел, как отчаянно он смотрел в сторону дома, который мы покидали вместе. В этот дом мы не могли больше вернуться никогда. Нас сожгли изнутри те, кто чувствовал, но не понимал Душу земли. Чужаков из Руин тянуло к ней, и это злило их настолько, что они готовы были грабить и убивать на нашей территории, и под горячую руку безжалостного противника попала и наша деревня. Они рождались будто из самой нашей почвы, как чудовища. Они разорили Душу при свете дня, раскололи ее, а осколки забрали себе. Я видел и великаншу, бежавшую с ее маленьким мальчиком, и соседей, успевших еще ранее отвернуться от нас, и в конце – белые стены имения с ровно стоящими перед ними черными фигурами двух братьев и сестры с ее мужем. Признаться, я не мог различить тогда сквозь пламя кто из них кто, но в мою память врезалось то, как бесстрашно они глядели на происходящее, даже не шевелясь, как если бы все это было лишь каким-то спектаклем, разыгрывающимся перед их глазами. Мы бежали с нашей родной земли, оставив на ней любимых бабушку и мать, которых было уже не спасти. Наши ноги несли нас подальше оттуда, куда мы всегда должны были приходить.

Жар был настолько сильным, что лихорадило тело, а кожа лопалась из-за ожогов, глаза щипало от боли, соли и копоти. Сейчас Маню, наверное, почти преследовала участь принца с серебряными волосами, которому дали корону расплавленной на голову, заживо сваривая ее.

Часть 2:

Из бедняков – в беженцы

Ветки ломались быстро и с таким хрустом, как от кабаньих ног – только этими зверьми были бегущие люди. За спинами нашими горело солнце, даже когда пришла ночь – таким ярким и масштабным был пожар, пожирающий последние углы, в которых в детстве мы стояли. В душе я плакал по матушке и бабе, по сгоревшему скоту, по собакам и по огороду, – по жизни, что нас с силой вынудили оставить. Маня, лицо которого пряталось в ледяном камне, чуть ли ни за руку уводил меня глубже в лес, пока спустя сутки мы не добрались до реки – если можно так сказать про нас обоих, поскольку под конец Манджиро уже нес меня на себе. С каждой той минутой я все больше понимал свою благодарность ему: без своего друга я бы точно не забрался так далеко, и меня бы точно поглотил огонь, не оставив от меня и щепок. Вот таким меланхоличным с ним я стал! Как тряпка! Но зато у тряпки этой оставался один-единственный член семьи. Я знал, что сейчас и я буду нужен ему. Теперь у него не осталось никого: не было у Мани ни девушки, ни родителей, ни даже кошки.