Евгения Орлова - Держи меня крепче…

–О, спасибо, – она с преувеличенным восторгом щелкает ей, затягивается и пытается вернуть, но…

– Нет, не надо… мне больше не… оставь себе… – бормочу я, отодвигаясь от нее подальше.

– Как скажешь… – она легко пожимает плечами и вдруг по-кошачьи толкается ногами, заскакивая на карниз.

– СДУРЕЛА! – сам не замечаю, как перехожу на визг, -УПАДЕШЬ!!!

От ее маневров меня шатает, но это уже не страшно… Только толпа мурашек охватывает вернувшееся на законное место сердце.

Она лишь фыркает и легко опускается сначала на корточки, а потом и вовсе усаживается на самый край, прижав одну коленку к груди и свесив вторую ногу вниз…

– Не-а… – она лениво качает головой, выдыхая дым, сыто щурясь на горизонт, – я в душе макака. Ну или кошка… Хотя последнее как-то пошловато звучит… Кстати, смотри, там облако напоминает спящего верблюда.

Она тычет куда-то в небо сигаретой, зажатой между пальцами, и снова затягивается, беззаботно болтая ногой над бездной.

Невольно смотрю туда, куда она указывает, но вижу лишь набухающие тучи, которым все тяжелее ползти по серой взвеси неба.

– Там нет ничего такого….

– Ладно… – она говорит это так, что становится понятно, что она согласилась со мной просто от скуки и лени развивать этот возможный спор, – как скажешь…

Невольно начинаю всматриваться в небо, чтобы… ну я же прав… там нет никакого спящего верблюда… я же не дурак и не слепой… Но она говорит так, будто есть… да и соглашается только чтобы… Снова кошусь на нее. Она курит с таким непритворным наслаждением, что я отчаянно давлю в себе желание пнуть ее со всей силы.

– Чего тебе надо? – от злости в моем голосе проскальзывают жалкие подрагивающие ноты, и желание считать до нуля вспыхивает во мне остервенелой яростью.

– Мне? – она переводит на меня свой стремный взгляд, и я вдруг понимаю, что не могу разглядеть какого цвета у нее глаза. И хоть она сидит у моих ног, мне кажется, что она разглядывает меня свысока. – Ничего.

– Тогда чего ты тут сидишь?

– Здесь вид красивый. Особенно перед грозой… – она равнодушно отворачивается, стряхивая с сигареты столбик пепла, – люблю смотреть на облака…

– Если ты думаешь отговаривать меня и рассказывать мне о том, что жизнь прекрасна, только я этого не понимаю…

– Да делать мне больше нечего… – фыркает она, снова затягиваясь…

– Что?

– Собрался прыгать – прыгай… – кивает она скорее сама себе, – кто я такая, чтобы тебя отговаривать… Твоя жизнь… Делай, что хочешь…

– Вот так просто? – чувствую такую растерянность, что начинаю понимать, что ужасно замерз…

– Да…

– И… Ты не будешь меня… убеждать …

– Неа… – она тушит бычок о край карниза, роняя в двенадцатиэтажную высоту одинокие искры…

– Я все равно это сделаю… – почти хнычу я, чувствуя, что одиночество и непонимание, похоже, надели новые вставные челюсти и вцепились в меня с новой силой. И что терпеть, это с каждой секундой становится все непереносимее.

– Да вперед. Если ты уверен, что тебе это надо …

– Тогда уйди… – глаза ест, так будто я нырнул лицом в мешок с солью… – ты мне мешаешь…

– Чем интересно? Я просто сижу и курю молча. Это ты со мной разговариваешь…

– Я не могу сосредоточиться…

– Да? А, ну ладно, извини… – она поднимается на ноги одним текучим движением и оказывается почти одного роста со мной, – сосредотачивайся, настраивайся… готовься спокойно… не отвлекайся… Правда, у тебя это вряд ли получится, но всему свое время…

– Почему…

– Потому что у тебя есть вопрос, на который ты сам себе не ответил… – она разворачивается ко мне всем телом и упирает руки в бока.

– Какого черта я тебя вообще слушаю?

Она отрицательно качает головой, будто пряча смех на закушенной нижней губой.

– Ты действительно хочешь шагнуть вниз и превратиться в хреновое клубничное желе на фоне банальной грозы или тебе просто нужно, чтобы тебя обняли и пожалели?

В ее голосе нет ожидаемого мной веселья. И от этой тысячу раз прочитанной и прописанной фразы что-то ломается во мне под аккомпанемент летящего на нас грома… И то, что казалось совершенно непереносимым еще минуту назад, обрушивается на меня с такой силой, что я невольно осознаю, что до этой сумасшедшей секунды все было очень даже неплохо…

Тяну в себя воздух с каким-то страшным свистом, ощущая, как каждая клетка тела ломается под натиском орущих огнем демонов, превращающих меня в ничто, позорно качающееся на оборвавшихся качелях.

Ее детские руки, ледяные как штормовой ветер, ловят капли на моем лице кончиками пальцев. И там, где она касается меня, боль удивлено отшатывается, щерится, злится, но не впивается в полную силу.

– Эй… – ее голос касается моего слуха такой нежностью, что для меня исчезают все остальные звуки, кроме ее слов, – ты если так любишь клубничное желе, что непременно хочешь им стать, только скажи… и я тебя отпущу… исчезну и не стану тебе мешать… честно-честно…

И я вцепляюсь в нее изо всех сил, вжимая в себя и явно делая больно. Слышу ее рваный выдох, и что-то на остатках моего здравого смысла кричит, что так недолго ей переломать ребра или вообще придушить. Но отпустить ее, дрожащую от холода, и позволить испугавшейся было боли вновь развернуть во мне свои поминальные костры просто выше моих сил…

– Тише-тише… – нежность ее окрашивается сиплыми отзвуками, и я чуть ослабляю хватку, позволяя ей вдохнуть, – я рядом… я с тобой… и никуда не денусь в ближайшее время…

– Ненавижу клубнику… – голос сочится солью и ядом, заставляя меня позорно шмыгать, но ее пальцы путаются в моих волосах, и я забываю о том, что должен люто себя сейчас ненавидеть…

Мара Баухоффер

Я люблю своего мужа. Ну как люблю… Я рада тому, что он есть в моей жизни. С ним мне никогда не бывает скучно…

Мы познакомились в выпускном классе. Я перевелась в новую школу, и в первый же день увидела его. Высокий и широкий как шкаф, он сидел на последней парте, которая явно была ему маловата, сыпал шутками, очаровывая всех вокруг. Проходя в очередной кабинет, я умудрилась споткнуться и шлепнуться на колени, порвав юбку прямо по шву на попе. И он был единственный, кто не заржал как конь, а просто подошел, помог мне встать и накинул мне на пояс свой форменный школьный свитер. Заглянув в его темные глаза, дабы от души поблагодарить, я поняла, что пропала… А он вдруг покраснел так, что короткий ежик светлых волос на затылке встал дыбом. С тех пор мы не расставались.

Моя мама, глядя на нас, вздыхала и принималась мне рассказывать истории о моей бабушке Юдит, которая всю жизнь тащила на себе моего деда, прекрасного столяра-работягу, который, однако, вне своей мастерской терял всякую инициативу и не мог даже найти нормальных поставщиков дерева для своих изделий. Но я была юна, и бабушка Юдит казалась мне нахальной командиршей, любящей совать свой нос везде, где не просят.